Предыдущая глава

Содержание

АКАДЕМИЯ

В мире нет таких сил, которые могли бы
остановить поступательное движение
советского общества к коммунизму.

(Учебник политической экономии,

1954 год)

Para bellum - готовь войну

(Латинская пословица)


И вот я снова в северной столице. Не без некоторого трепета переступаю порог громадного пятиэтажного здания, построенного в 1949 году в стиле освоения классического наследия. Его мрачноватый гранитный фасад выходит на набережную Адмирала Ушакова. Солнечные блики, отраженные Большой Невкой, играют в зеркальных стеклах зело высоких дверей. Это Военно-Морская Академия кораблестроения и вооружения им. А.Н. Крылова. У Академии есть интересная особенность: свой возраст, то есть год основания, она может выбирать по своему желанию. Вот данные по разным источникам. Во-первых, это 1701 год, когда после надстройки Сухаревой башни в Москве, Петром I в ней "взамен уничтоженных стрелецких полков была размещена "Математическая и навигационная школа" -первое в России высшее специальное заведение, готовившее штурманов, геодезистов и проч.". Во-вторых, это может быть 1715 год, когда "Навигацкую школу” перевели совсем в Санкт-Петербург и превратили ее в Морскую Академию. Впоследствии она именовалась и Морским шляхетским корпусом, и Морским училищем, и т. д. Затем: "Военно-морская академия ведет свою историю от Высших офицерских классов, созданных в 1827 году при Морском кадетском корпусе". В 1922 году: "Петроградский Совет объявляет о создании Военно-морской академии Рабоче-Крестьянского Красного Флота. Старая Николаевская морская академия прекратила свое существование". Наконец: "В 1945 году по решению правительства инженерно-технические факультеты академии выделены в самостоятельную академию кораблестроения и вооружения им. А.Н. Крылова"...

Мне даже подумалось, что высшее образование на Руси, как и в остальной Европе поначалу бывшее церковным, затем в своей светской ипостаси у нас стало военным: первые военно-учебные заведения (артиллерийские) были основаны Петром I в 1698 году. Единственное исключение - Славяно-греко-латинская академия, основанная в правление царевны Софьи Алексеевны на одиннадцать лет раньше. Наши университеты появляются только после учреждения Академии наук (1724 г.): Академический (в Санкт-Петербурге, 1726 г.) и Московский (1755 г.); первые же университеты в Западной Европе открылись в XII-XIII веках. Может быть в этом кроется одна из причин постоянного боевого радикализма русской интеллигенции?

Трепет, с которым я переступил порог Академии, возникал еще и от того, что число собравшихся после всех "отсевов" кандидатов должно было после сдачи экзаменов еще уменьшиться вдвое. Каждый второй, таким образом, возвратится с позором восвояси. На подготовку к экзаменам давался месяц, и еще один месяц на саму сдачу, экзаменов же было шесть: высшая математика, теоретическая механика, сопромат, иностранный язык, боевые средства ВМФ и термодинамика.

После окончания училища прошло девять лет, за это время я, естественно, ни один из учебников не держал в руках, обходясь, если это было необходимо, справочниками. Позволить себе роскошь заранее готовиться на корабле, по-моему никто просто физически не мог. Из Севастополя мы приехали вдвоем с Витольдом Евгеньевым, с ним мы лейтенантами служили вместе на "Куйбышеве", он тогда был командиром группы управления БЧ-II. Пару дней спустя появились еще знакомые черноморцы -Коля Лысенко и Юра Тихомиров...

Надо было все начинать с самого начала и прежде всего самым рациональным образом распланировать время. Никогда я не работал с такой интенсивностью и умственным напряжением. Я был убежден, и до сих пор считаю, что это так, что к экзаменам лучше всего готовиться вдвоем. Не одному и не втроем, а именно вдвоем с подходящим напарником. Появляется возможность обсуждения неясностей и обмена мыслями, взаимоподдержка, а отсюда и чувство уверенности, другими словами, слабости каждого уменьшаются, а сильные стороны взаимно возрастают.

Мы с Витольдом решили, что 2/3 первого месяца мы посвятим исключительно математике. Она основа всего остального. За это время надо сделать два "круга", то есть два раза письменно проштудировать весь курс, одновременно устно "докладывая" друг другу (для тренировки!) вопросы программы. И обязательно использовать все консультации не только для выяснения темных мест, но и для знакомства с преподавателями. Распорядок дня был очень строгим: подъем в 700, всё время было рабочим, исключая прием пищи, минут пятидесяти послеобеденного сна да прогулки перед сном после 22 часов. Математика была на всех факультетах, а другие дисциплины - разные, поэтому пунктуально выполнив свой план, мы с Витольдом к обоюдному огорчению разделились, но методику подготовки сохранили. Моим новым напарником стал Коля Лысенко. Мы вместе поступали на один, машиностроительный, факультет.

Несмотря на такую, я бы сказал сверхцелеустремленную занятость и отстраненность от всего, радостным громом среди ясного неба 4 октября воспринялось сообщение о запуске первого искусственного спутника Земли. Он, конечно, должен был быть нашим советским и оказался таким! Это был общий отклик и как бы вздох удовлетворения: всё идет у нас правильно, мы самые первые в мире, вот она, еще одна победа, будут и другие. Слова Хрущева "Наш народ первым проложил путь к социализму. Он первым проник в космос, открыл новую эру..." были совершенно адекватны царившему настроению единственной правильности избранного пути. Услышав первый раз о спутнике, я тут же подумал еще и о Жюле Верне и его "Из пушки на Луну". В памяти автоматически даже всплыли цифры второй космической скорости, 11,2 километров в секунду, и слова любимого в детстве марша: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть, пространство и простор!.."

Среди событий, происходивших в это время, было и еще одно, конечно, несравнимо менее значительное, но запомнившееся мне как иллюстрация к успехам мировой социалистической системы. Этим событием было посещение Академии китайской военной делегацией во главе с тогдашним министром обороны КНР, героем Корейской войны, маршалом Пын Дэ-хуаем. В Академии был факультет, где обучались морские офицеры социалистических стран, в том числе и китайские, естественно. Выглядел маршал великолепно, ему совершенно нельзя было дать его пятидесяти девяти лет. Густые темные волосы без признака седины, холеное лицо и вельможная сдержанность движений впечатляли... Когда он вошел в библиотеку, офицеры, занимавшиеся там, без всякой команды встали, приветствуя его. Он слегка поклонился. Несколько сопровождавших маршала человек, и это бросалось в глаза, выглядели так же великолепно и так же неопределенен был их возраст: им можно было дать и двадцать пять и за сорок одновременно.

Читать в газетах о том, что социализм стал мировой системой, - это одно, а видеть перед собой китайского министра обороны, воевавшего с нашим общим противником, американским империализмом, - это совсем другое дело. В первом случае никуда не денешься от привкуса пропаганды, а во втором - перед тобой реальность, данная, так сказать, в человеческих ощущениях.

Между тем, подошел первый экзамен. В билете, если мне память не изменяет, был вопрос об использовании формулы Грина для решения задачи Коши, другими словами, нахождение интеграла для дифференциального уравнения, описывающего движение потока, скажем, жидкости или тепла на каком-то заданном участке. Тогда я все это знал и получил пятерку. Победа! Число соперников после первого экзамена сократилось сразу почти вдвое. Второй экзамен, теоретическая механика, - тоже пятерка. Сопромат - четыре. Боевые средства флота - тоже четверка, но тут пятерок практически и не ставили: принимающими были выпускники училища Фрунзе, которые считали, что инженеры в принципе не могут знать "не свой" предмет на более высокий балл. Следующим был немецкий язык, всего три дня на подготовку. Какой-то словарный запас у меня в памяти сохранился, но вот правила грамматики я почти все забыл. И здесь мне помогли немецкие коллеги. В академическом общежитии, которое еще называлось спальным корпусом, все слушатели жили вместе. Меня тут же познакомили с Алексом Н. и Рольфом Х., хорошо говорившими по-русски, а они - с Эрихом Х., бывшим школьным директором. Он сразу же подыскал для меня несколько учебников и, кроме того, предложил в любое время обращаться к нему с вопросами для консультации. Я "погрузился" в немецкий. В результате - пятерка. Вечером я пригласил своих наставников в "Зеленый глаз", придворное кафе, располагавшееся рядом с нашей обителью, и мы отметили этот успех. Для меня, помимо всего прочего, незамысловатый этот ужин был, как и встреча с Пын Дэ-хуаем, своеобразной демонстрацией, только более сильной, той же реальности человеческих отношений, на этот раз с немецкими товарищами по оружию. Себе, извинившись, я в качестве закуски к коньяку заказал лишь стакан сливок. У меня разболелась голова, пить не хотелось, да и оставался еще экзамен по термодинамике. Запивать коньяк сливками или даже молоком, я считал своей находкой и личным рецептом. Оказалось,- ничего подобного: Алекс, увидев такое сочетание, заметил, правда, чуточку удивленно:

- Второй раз встречаюсь с этим, первый раз видел в Буэнос-Айресе.

Мне ничего не оставалось, как ответить, что мир тесен.

К последним экзаменам стала наваливаться нервная усталость. В комнате, где мы, кандидаты, размещались, нас было пятеро. Первый месяц все спали как убитые, потом стали замечать, что сосед у Витольда похрапывает, Витольд даже иногда толкал его койку ногой. Перед последним экзаменом Витольд два раза уже запустил в "будьздоровчика" (так мы называли храпуна) подушкой!

И вот, наконец, я уже не кандидат, а слушатель. Радость была настолько большой, что не оставила и следа от накопившихся за два месяца напряжения и усталости. Теперь можно было перевести дыхание и оглянуться повнимательнее вокруг. Теснота мира, по крайней мере тесность флотского мира, бросалась в глаза. Знакомых оказалось много: и Гена Надъярных, и Делио Грамши и Леша Сытин и еще несколько сослуживцев и однокашников - это было, так сказать, в порядке вещей, но вот предполагать, что я вновь попаду под начало (пусть косвенное) Аркадия Варфоломеевича Кацадзе, я никак не мог. Он стал каперангом и начальником строевого отдела академии. Я опять стал первокурсником и, как всех первокурсников, нас в первую очередь стали ставить в наряд, то есть на дежурство по Академии. На дежурстве полагалось выполнить ряд установленных ритуалов, в том числе церемонию встречи начальства. Начальник академии и начпо89 относились к этому делу без особого интереса, но начальник строевого отдела - это был его "хлеб" - напротив, с максимальной истовостью.

Когда появлялся Кацадзе, надо было всё рассчитать так, чтобы остановившись в трех шагах от него на вполне определенном квадрате мраморного пола вестибюля, громко и четко доложить о состоянии дежурства и представиться, а затем и сопровождать его, пока это будет необходимо.
Все так и происходит, я иду с ним в дежурное помещение, отвечаю на вопросы, а потом, когда он собирается уходить, говорю:

- Товарищ капитан 1-го ранга! Вы, конечно, меня не помните, но мы вместе служили в Москве, я был на подготовительном курсе, а вы были тогда начальником училища.

Серьезное выражение его лица сменяется улыбкой, потом вновь серьезнеет, и гортанным голосом со своим характерным акцентом он произносит:

- Спасибо за службу! Будэтэ отмечены в приказе! - и пожимает мне руку.

Действительно, на следующий день по академии был объявлен приказ. В ответ на вопросы одноклассников я скромно заметил, что просто хорошо нес службу, а, кроме того, мы с А.В. Кацадзе вместе служили. И подумал при этом: слабый я человек; мне бы надо пойти и попросить отменить приказ как несправедливый: никакой благодарности, я не заслужил. Но почему-то я не пошел!..

Три года учения в Академии были одним из лучших периодов в моей жизни: впервые я каждый день мог бывать дома, отвечать только за себя и общаться с дорогими и близкими мне душевно людьми. Единственным, что отравляло жизнь, было безквартирье. Дело даже не в том, что жилищный кризис был всеобщим. Первые полгода после переезда из Севастополя Таньку пришлось даже поместить в школу-интернат, так как комнатка, где мы разместились с Татьяной была очень маленькой. Ее нам сдали хорошие знакомые тети Гали. Потом удалось подыскать на год, пока хозяева не возвратятся из Германии, комнату побольше, в ней можно было уже поставить кровать и для Таньки. В общем, за три года мы сменили четыре квартиры. Все эти неудобства компенсировались только надеждой: потерпим, дело это временное, вот после академии всё устроится и будет хорошо; тем более, что и в 1955-ом и в 1957-ом были приняты постановления ЦК и Совмина СССР о развитии жилищного строительства. Первое было знаменитым постановлением "Об устранении излишеств" в архитектуре и строительстве. Именно с тех лет берут начало пятиэтажки, расползшиеся по всем городам и весям 1/6 части земной суши и позднее названные "хрущобами". Но именно тогда был сделан гигантский шаг вперед: впервые за годы советской власти жилищное строительство стало массовым, и в обиход вошло понимание необходимости иметь для семьи отдельную квартиру, а не комнату.

Это было счастливое время. Мы часто собирались то у Наташи, то у Нины (у них также появились семьи), то у нас с Татьяной, несмотря на трудности, о которых я только что сказал. Появились новые друзья и по академии. В том или ином составе мы компанией шли и на премьеру, скажем, "Идиота" со Смоктуновским в Товстоноговском БДТ, и на гастроли Гамбургского театра, привезшего в Ленинград "Фауста", и в Эрмитаж на очередную выставку, и в не самый плохой из ресторанов на Невском. Все это было более или менее доступно, все работали, хотя денег до получки едва хватало. Вообще, эти и последующие пару лет я назвал бы временем больших надежд и ожиданий, общественного обновления. Казалось, что оттепель переходит в весну.

У Н.С. Хрущева был фейерверк инициатив и начинаний, часть которых вошли в историю, а часть канули в лету. Здесь были и освоение целины и строительство сибирского Академгородка; отмена обязательной ежегодной подписки на займы, и открытие нового конкурса на проект Дворца Советов и Пантеона (мавзолей Ленина предполагалось убрать с Красной площади); замена сталинских премий ленинскими и сокращение рабочего дня в субботу; создание совнархозов и бригад коммунистического отношения к труду; замена пятилетки семилеткой и учреждение международного конкурса имени Чайковского, давшего миру Вана Клиберна; поношение "Доктора Живаго" и его автора и открытие первой американской выставки в Сокольниках; создание бюро ЦК КПСС по РСФСР и выпуск первой российской (при советской власти) газеты "Советская Россия"... Но особенно были впечатляющими внешнеполитические инициативы и акции. Наиболее сильными из них были: подавление народного восстания в Венгрии, объявленного контрреволюционным мятежом; совещание представителей коммунистических и рабочих партий 64 стран мира, поддержавшее решения ХХ съезда КПСС и подтвердившее, что "основным содержанием нашей эпохи является переход от капитализма к социализму"; победа Кубинской революции, поставившая "остров свободы" на путь социализма; беспрецедентный визит "главы самой мощной социалистической державы в Соединенные Штаты Америки, самую мощную капиталистическую страну", наконец, стучание башмаком по пюпитру в зале заседаний Организации Объединенных Наций...

Весь этот противоречивый перечень скрепляло одно - искренняя, по моему убеждению, вера Хрущева в возможность достаточно быстрого построения коммунизма не только в СССР, но и в странах социалистического лагеря. Он даже выдвинул положение о том, что к коммунизму мы все придем "более или менее одновременно". На время, проведенное в академии, приходится "второе дыхание" моего чувства правоты и неизбежности победы социализма (и коммунизма, конечно) над капитализмом. Особенно этому способствовало то, что о победе этой с уверенностью говорили не преподаватель марксизма-ленинизма, а к примеру, немец из Альтенбурга и китаец из Шанхая. Интересное чувство испытываешь, когда на происходящее можно посмотреть глазами иностранца. Я думаю, что утверждение "Нет пророка в своем отечестве" является истиной универсальной.

Наши иностранцы - их тогда называли "демократами",- от принятого в то время общего для стран Варшавского договора названия "страны народной демократии" учились на год дольше чем мы, и ко времени моего знакомства с ними хорошо говорили по-русски. С немцами я разговаривал по-немецки, а они со мной по-русски. Для меня это окончилось освобождением от занятий по иностранному языку. Попытался я подступиться к китайскому, но потом махнул рукой - трудно. Поэтому с Душэном мы говорили по-русски. Общим для всех моих приятелей было впечатление о быстром улучшении уровня жизни в СССР, происходившим буквально на глазах, это во-первых. Во-вторых, была уверенность в правоте марксизма-ленинизма и в теоретическом и в практическом его значении. Ежедневно общаясь, мы постоянно задавали вопросы друг другу, сравнивали жизнь в наших странах и обсуждали происходящее.

Самым старшим был Эрих, он был основателен, нетороплив и философичен:

- В ГДР уровень жизни повыше. Но ничего не поделаешь. Если граница проходит по середине улицы, то обычный немец будет выбирать сторону, где жизнь лучше. Западный Берлин стал витриной мирового капитализма. Нам трудно в этом соревновании.

До прихода Гитлера к власти Эрих состоял в компартии и находился в ней до ее роспуска, с началом войны был призван на флот и служил на крейсере. Он рассказал интересную деталь: бывшие коммунисты не допускались непосредственно к оружию, скажем, он не мог быть артиллеристом или минером. Из общих впечатлений, которыми делился Эрих, мне, запомнилось одно его замечание:

- У вас, как мне кажется, отношение к отдельному человеку и человеческой жизни несколько более безразличное, чем в Западной Европе.

После войны Эрих был назначен директором школы, затем, после создания Volksmarine, ему, как моряку и коммунисту, не имеющему родственников в Западной Германии, предложили вернуться к флотской службе, что он, верный партийной дисциплине, и сделал. Оказывается, у них можно было заключить контракт на срок и в 10 лет с соответствующим правом на долю от полной пенсии. Я сразу сравнил это с положением о прохождении службы у нас и подумал, что действительно у них (даже в ГДР) значительно больше думают о человеке.

Алекс был в какой-то мере противоположностью Эриху. Он был более подвижен, легкомысленен и предпочитал, я бы сказал, земные радости небесным. Бывая у нас в гостях, он иногда вместо глубоко философской беседы шел к плите готовить блюдо, которое называл "мясные голубцы". Для этого ему требовалась говяжья мякоть, которую он нарезал на плоские, величиной с ладонь, листы. На каждый из них надо было положить пару ломтиков шпига и продольно нарезанных кусочков соленого огурца. Начинка закручивалась, каждый лист перевязывался ниткой, и эти своеобразные голубцы, отправлялись на сковородку. Конкретное торжествовало над абстрактным, а рюмка коньяка или водки только подчеркивала этот триумф.

Рольф был моложе всех и, естественно, более радикален:

- Ваша армия двинется на запад, а наш флот к ее приходу успеет провести десантную операцию и встретит ее в Бресте! Речь шла, естественно, о французском Бресте.

Меня давно интересовало, как же так случилось, что Гитлер сумел придти к власти. Теперь появилась возможность узнать об этом, так сказать, из первых рук. Общим и главным в ответах моих собеседников было: ему удалось уничтожить безработицу. Кроме того, пожалуй впервые, Рольф обратил мое внимание на то, что Гитлер провозгласил пусть и национал, но социализм. Был принят закон о единстве партии и государства. Для меня было откровением узнать, например, что медицинская помощь и лекарства при Гитлере стали бесплатными.

С Рольфом у меня сложились несколько более тесные отношения, чем с остальными. Оказалось, что у нас есть общее увлечение - филателия. Здесь я пока замечу, что именно с коллекции почтовых марок у меня началось постепенное осознание общности судеб России и Германии. С марок может быть потому, что они, являясь атрибутами государственности, представляют страну идеологически и пропагандистски значительно более образно, чем, скажем, те же деньги. Сближению с Рольфом способствовала также поездка в Ленинград его жены Моники (они незадолго до этого поженились), так что мы познакомились уже семьями. В моей библиотеке с тех пор хранится подаренная ими книга "Der Atem des Meeres". И еще остался рецепт приготовления настоящего немецкого кофе. Любопытно, что узнав мой любимый вариант, кофе с лимоном, они назвали его "кофе по-русски".

Цзы-Душэн отличался удивительным тактом и доброжелательностью. Стройный и подтянутый как и Рольф, он был более мягок и склонен, я бы сказал, к поэтическому восприятию революционной романтики (после революции в Китае не прошло и десяти лет), он даже предложил рассматривать нашу с ним дружбу как символ братства китайского и советского народов. Национальные характеры - это отдельная тема для обсуждения, но здесь я хочу отметить, что для меня оказалась неожиданной глубокая пунктуальность китайцев, более органическая и "классификационная", чем привычная для русских классически-литературная пунктуальность немцев. Очень интересным было и общение с Делио Грамши. У него собралась масса фактов, которые совершенно не укладывались в представления, сложившиеся у меня. Например, оказывается, Иосиф Броз Тито мог избить горничную в гостинице "Москва", когда ему показалось, что пропали часы, оставленные им на прикроватной тумбочке. Найдя их вскоре, он даже не подумал извиниться. Или случай из другой области: оказывается, прежде чем стать членом гитлеровской национал-социалистической партии, Геббельс предлагал свои услуги, в частности по ведению пропаганды, немецким коммунистам и дело не выгорело только из-за величины гонорара...

Между собой, я имею в виду не только "демократов", мы часто обсуждали "строительство материально-технической базы коммунизма". Была уверенность, что наступление коммунизма будет происходить постепенно, путем отмены платы, скажем, сначала за соль, потом за почту, потом за хлеб, транспорт, спички и так далее, по мере того, как мы будем перегонять США по объему производства на душу населения. Все это не казалось утопией, может быть потому, что вокруг были симпатичные единомышленники, про которых знаешь, что ни красть, ни доносить они никогда не будут.

Если обобщить влияние "академического" периода на мое мировоззрение, то он бесспорно укрепил международную составляющую несокрушимости единственно-правильного учения, это несомненно. Что же касается внутренней составляющей, то есть нашей, советской социалистической действительности, то здесь дело обстояло иначе. Проще всего это пояснить на конкретном примере.

Есть в северной столице превосходный образец архитектурного конструктивизма конца 20-х годов, известный у старожилов как "Дом политкаторжан" (Петровская набережная, 1/2). Он был построен90 как дом-коммуна исключительно для идейных, в абсолютном значении этого слова, революционеров, бывших при царе политкаторжанами или ссыльнопоселенцами, убежденными поборниками идеалов коммунизма. В доме не предусматривалось отдельных квартир в теперешнем понимании: на первом этаже располагался общий гардероб, столовая, обширная гостиная, библиотека и т.д. На крыше был устроен солярий и видовая площадка, имелся в доме даже театральный зал на пятьсот мест. Одним словом, это было реальное воплощение утопии и снов Веры Павловны, отвечавших духу эпохи революционного романтизма. Первые жители составляли дружную семью-коммуну энергичных, веселых и одержимых борцов-единомышленников. Осложнения начались с появлением детей: комнаты "коммунаров" не были приспособлены ни для приготовления пищи, ни для стирки пеленок, ни, вообще говоря, для нормальной жизни нормальной семьи. Но это полбеды. Беда пришла позднее, когда начались партийные чистки и террор: к 1941 году в доме осталось менее десяти процентов первонавальных жильцов. После войны и блокады их практически и вовсе не оказалось, дом превратился в обычный, да к тому же с не очень удобными квартирами, дом! Таков оказался результат эксперимента, автором которого была сама реальная действительность.

Остается добавить, если говорить о широкомасштабных социальных явлениях, что абсолютное, почти не знающее исключений, большинство детей большевиков-революционеров получали высшее образование и не пополняли ряды передового класса могильщиков капитализма, класса диктатуры пролетариата, то есть рабочего класса, они превращались в эту самую, которая, - в интеллигенцию! Вообще, в период, о котором идет речь, я стал сознавать, что дело с классом-гегемоном обстоит как-то не совсем в духе предвидений основоположников марксизма-ленинизма. Это “как-то” проявилось в том, что я честно должен был сказать самому себе: мне немец, китаец, поляк, кореец, итальянец и прочая и прочая, с которыми меня объединяют общие взгляды на тот же социализм, куда как ближе, чем пьяница-гегемон с какого-либо ленинградского или другого завода.

Видимо, подобные настроения уже носились в воздухе. Ответом на них стало провозглашение в партийной прессе (а вскоре вошедшие и в руководящие документы КПСС) нового нашего достижения,- превращения государства диктатуры пролетариата в государство "общенародное". Оно как бы подтверждало и правоту классиков и корифеев (теоретически государство при коммунизме должно отмереть) и одновременно вечную живость и творческую сущность Великого учения. Тем не менее впервые, пусть и словесно, был сдвинут один из краеугольных камней его, каковым является необходимость диктатуры пролетариата. Невозможно было не отдать должного идеологическому изяществу, с каким это было сделано. Аргументы в основном сводились к следующим.

У государства две функции, внешняя и внутренняя. Со внутренней функцией после провозглашения ХХ съездом положения о том, что "Социализм в СССР одержал полную и окончательную победу", всё ясно: вместо диктатуры пора переходить к общенародному государству и общественному самоуправлению. Вместе с тем внешняя функция остается, несмотря на то, что в странах народной демократии ликвидированы возможности реставрации капитализма, а в рамках всей социалистической системы "обеспечена полная победа социализма". И мало того, что вторая функция сохраняется, она усиливается из-за агрессивности мирового капитализма во главе с США.

Таким образом снималась социальная напряженность, роль партии (общественная организация) возрастала, роль государства усиливалась, поскольку только оно могло быть гарантом военной безопасности перед лицом такого сильного противника, каким являлась НАТО во главе опять с теми же США. То есть, фактически ничего не менялось, разве что появившиеся через некоторое время народные дружины по охране общественного порядка, стали демонстрировать эту самую общенародность государства. О том, что еще в начале 30-х годов сохранялись бригады содействия милиции и не вспоминали. Надо отдать должное непревзойденной силе и эффективности аппарата, созданного еще в августе 1920 года, первоначально в виде скромного отдела пропаганды и агитации ЦК партии. Он быстро прибрал к своим рукам все средства влияния на общественное сознание, обеспечившие партийное сопровождение жизни каждого советского человека со дня его рождения и до гробовой доски. Но всё дело в том, что такое сопровождение казалось мне с самого детства естественным, я был убежден в правоте и научной обоснованности марксизма-ленинизма и нашего долга донести эту правоту до народов всего мира.

Я понимал, что запретить идеи невозможно, но запрещение публикаций идейно не наших материалов считал вполне в порядке вещей. Приговор Нюрнбергского трибунала и международное осуждение гитлеризма были для меня подтверждением правильности такого моего взгляда, а существование тотальной цензуры в виде Главлита казалось совершенно естественным. Я в те времена не мог и подумать, что можно сблизить, например, такие события, как костры из книг после прихода Гитлера к власти и составление десятилетием раньше лично Н.К. Крупской проскрипционного списка книг для советских школ. Мне казалось, что сжигать книги Канта или Маркса - это варварство, а уничтожать Священное писание или книги Л. Чарской - правильное дело... Да и Надежда Константиновна представлялась мне просто доброй старушкой, женой и товарищем Ленина по партии, а не самостоятельной фигурой, вступившей на путь революционной борьбы еще до знакомства с Ильичем.

Всякая идеологическая новация, как это и было в случае с общенародным государством, обязательно сопровождалась ссылками и цитатированием Ленина. Имя Ленина и производные слова от него, заполнили всю прессу, было принято специальное решение ЦК об издании нового, названного полным, собрания сочинений создателя нашего советского государства. Кажется именно с тех времен я стал с известной долей осторожности относиться к ссылкам на его работы: за свою жизнь он написал так много, что взаимоисключающих цитат можно было подобрать сколько угодно, например, в "Государстве и революции" и в "Очередных задачах советской власти". И про каждую сказать, что в ней выражена гениальная ленинская мысль или предвидение... Так обстояли дела с моим мировосприятием к концу трехлетнего академического курса. Сдав на пятерки экзамены по марксистско-ленинской философии (обычный и, на всякий случай, экзамен кандидатского минимума), я, несмотря на критическое отношение к частностям, безусловно знал (точнее, верил), что "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме".

Может возникнуть вопрос, почему так долго (мне уже исполнилось тридцать четыре года) шел процесс прозрения, постижения действительности? Помимо всего прочего потому, что в нем, в прозрении, я не испытывал необходимости. Я был поглощен своим делом и житейскими заботами, как и окружавшие меня и, смею думать, так же относившиеся к происходящему люди. Мы, как и в войне, в строительстве коммунистического общества рассчитывали, что победа будет за нами.

Выпускники академии направлялись в центральные учреждения, в НИИ и на преподавательскую работу или в аппарат военной приемки министерства обороны. Для надводников, к которым принадлежал и я, выпуск пришелся не на самые лучшие времена, символом флота становилась подводная лодка. Во время визита в США Хрущев даже похвалился: "Мы в этом году пустили на слом свои почти законченные крейсера". Решение это было во многом импульсивным. Американцы часть своих линкоров вывели в резерв и использовали их, когда возникала необходимость. Линкор "Айова", к примеру, блестяще сыграл роль защитника интересов США на Ближнем Востоке.

Сначала мне предложили место старшего преподавателя в Севастопольском инженерном училище, своеобразном аналоге Дзержинки; я согласился, но вскоре оказалось, что на кафедре в этом случае создавался бы перевес надводников и вместо меня взяли подводника, хотя и не очень подходившего по специализации. Была возможность остаться в Ленинграде в НИИ ВМФ, но на должности младшего научного сотрудника; я отказался: мне подходил срок для получения звания капитана второго ранга. Через некоторое время предложили пойти в НИИ министерства обороны на должность начальника лаборатории, в Калинин. Я подумал и согласился. Это было разрешением давнего шутливого спора с Татьяной: она любила Ленинград, я Москву, а это назначение было бы шуточным компромиссом. Но основными же причинами были две. Первая - совершенно новая область работы, вторая - мне хотелось, чтобы Татьяна уехала из Ленинграда. Несколько месяцев назад мы похоронили ее двоюродного брата, здорового и молодого человека, совершенно неожиданно умершего от лейкемии. Среди родных и его знакомых упорно поговаривали, что он "схватил" дозу радиации. Такая опасность для Татьяны существовала реально. Она работала в отделе капитального строительства Ленинградского военно-морского района. Незадолго до окончания мною академии Татьяна вступила в КПСС. Воспитание и мировоззрения у нас были очень близкими и, кроме того, "оттепель" способствовала этому шагу. Но главным, конечно, было преодоление комплекса дочери репрессированного ранее отца.

Следующая глава

Содержание

 

Используются технологии uCoz