Предыдущая глава

Содержание

КОНЕЦ ЭПОХИ

...Дивились мы, друг друга вопрошая:
"Где ж мощь его? Где власть его святая?

Наш Ругевит ужели был не бог?"

И пробудясь от первого испугу
Мы не нашли былой к нему любви
И разошлись в раздумии по лугу,
Сказав: "Плыви, в беде не спасший Ругу,
Дубовый бог, плыви себе, плыви!"

А.К. Толстой. "Ругевит"

После смерти Ирины, придти в себя мне помогли Борис и Ляля, его жена. У меня не хватает слов благодарности им за поддержку и понимание...

В конце января 1987 года неожиданно позвонил мой прежний начальник и предложил мне взяться за разработку АСУ в управлении кадров, куда он незадолго до этого был назначен. На этот раз речь шла о создании системы, использующей современные персональные компьютеры. Не скрою, я был рад этому звонку, он был своеобразным признанием моей, нескольких лет давности, правоты насчет эффективности применения вычислительной техники даже в сугубо бюрократических структурах. Исчезла досада и от казавшейся поначалу ненужности АСУ "КУРС", а ко всему прочему, предложение было и явным признаком наступивших перемен. Я согласился.

Работа доставила мне несколько ярких и новых переживаний, о которых не могло быть и речи до перестройки. Теперь оказалось возможным выбирать разработчика для системы, причем на конкурсной основе. Я попросил Кирилла, который к этому времени стал главой хозрасчетной фирмы - лаборатории при АН СССР, занимавшейся, помимо прочего, и программным обеспечением,- подобрать возможных разработчиков. Кирилл блестяще справился с этим делом, предложив нашему управлению нескольких претендентов. Из них в конце концов остались двое.

И вот, в зале заседаний собралось все управление. С докладами о своих проектах г
оворят представители организаций - конкурентов. На экранах компьютеров демонстрируются видимые удобства поиска информации и работы с нею. Весь зал в напряжении: надо выбирать! Это так непривычно, раньше об этом и не спрашивали, что дают, то и ладно. Я заметил, что в условиях неопределенности выбор как бы персонифицируется, выбирают не столько предмет, систему, проект, программу или даже просто обещания, а человека, который их представляет и который внушает больше доверия. Часто решающее значение при таких выборах имеет подсказка. Мне было ясно, какая разработка лучше, проголосовали за нее, но ведь и разработчик был симпатичнее!

Тем временем, я продолжал много читать, а с наступлением лета стал и писать. Началась работа над этой книгой. Мне хотелось найти удовлетворительное объяснение идущей перестройке и метаморфозам, происходящим в моих взглядах, поскольку идея социализма-коммунизма оказалась для меня вполне исчерпанной. Последний удар ей нанесли данные о десятках миллионов загубленных жизней, данные, потерявшие гриф секретности особой важности. Секретность медленно уходила, несмотря на заклинания не допускать этого и не позволять очернять историю. Особенно надменной и легкомысленной при этом стала представать государственная уверенность прошлых лет в том, что можно тайну "хранить вечно".

Но кроме цифр был еще "Архипелаг ГУЛАГ" А.И. Солженицына. В свое время я прочитал в "Новом мире" его "Один день Ивана Денисовича". Для меня было любопытным описание лагерного быта, а сама вещь сильного впечатления не оставила. Я даже больше посочувствовал не главному герою, а второплановому кавторангу. "Архипелаг" же, с его почти несчетным количеством настоящих, живых, фактических судеб, потрясал. Злодейство, содеянное партийным государством, предстало в таком отвратительно-бытовом и одновременно эпически-грандиозном масштабе, что нельзя было не ужаснуться. Яснее стали и истоки случившегося.

В разоблачениях Хрущева Сталин выглядел как явление исключительное и не характерное для социализма. Теперь же становилось ясным, что несостоятельна сама система, что Ленин, казавшийся таким благостным и мудрым, заложил все ее порочные основы, использованные по наследству Сталиным. А так же и то, что Ленин начинал не с нуля и не на пустом месте. Мне захотелось назвать Октябрьскую революцию не иначе, как Великим Социалистическим экспериментом (ВСЭ) и пожалеть, что он произошел у нас.

Постепенно я с некоторым удивлением стал замечать, что мое положительное, а временами и просто восторженное отношение к переменам разделяют не все. Более того, логические доводы оказываются как бы и ничего не значащими. Становилось ясным, что человек, выросший в СССР, очень чувствителен к идеологическому комфорту, что без государственной идеологии ему и жить почти невозможно. Так, я был совершенно обескуражен высказываниями одного моего приятеля-сослуживца, майора в отставке, который стал постоянно твердить, что у народа и у него украли идеалы, а взамен ничего не дали. Другой сослуживец, тоже очень приятный человек, положительный и справедливый, превосходный семьянин, вдруг заговорил о том, что надо кончать это безобразие и вступать в Союз офицеров...

В декабре 1987 года на очередных занятиях для адмиралов, генералов и старших офицеров запаса в Клубе центральных управлений ВМФ можно было наблюдать следующее. Как заведено, занятия начались с доклада. Речь шла о недавно заключенном договоре о сокращении РСД - РМД120 между Горбачевым и Рейганом, а так же об американской системе противоракетной обороны СОИ. Всё шло гладко, но постепенно докладчик, отставной генерал-майор, стал впадать в раж. Сначала он лишь слегка, постукивая ладонью по пюпитру трибуны, выделял свои мысли. Затем ладонь сжалась в кулак и трибуна загремела как деревянный колокол. Он вдруг, как-то ни с того ни с сего, заговорил о писателях, которые занимаются очернительством нашего славного пути. Первому от него досталось Евтушенко, который дошел до того, что не мог подыскать себе русской жены, а взял англичанку. Затем речь превратилась в крик:

- Вот они там Маркса, Энгельса, Ленина не издают! А Рыбакова - пожалуйста! Да еще столькими издательствами! Позор!!

Вместительный зал клуба имел заметный уклон к сцене. С последнего ряда все видно как на ладони, правда, затылки, а не лица. Выражения лиц можно увидеть лишь на трибуне и за столом президиума. Но затылки тоже выразительны: чем ближе к сцене, тем больше седины и лысин. К периферии зала народ относительно молодеет, здесь даже можно встретить некоторых офицеров из МГШ, пришедших послушать нужный доклад или лекцию.

После того, как с трибуны прозвучало "Позор!!", в первых рядах раздались искренние и громкие аплодисменты. Срединное большинство зала молчало, а в задних рядах послышался ропот и даже резкие слова возмущения. Между тем, дождавшись с помощью президиума тишины, докладчик продолжал:

- А "Белые одежды"! Да что же это такое?! А "Новое назначение" Бека?! Это же клевета! Я сам два раза присутствовал на совещаниях у Сталина, и раз говорил с Поскребышевым! Люди работали с собой не считаясь, до 2-3 часов ночи! Никуда не ходили, с семьями не виделись! Ни о каких театрах и думать не могли! А сейчас?! А музыка, разве это музыка!..

Аплодисментов больше не было, но первые ряды почти единодушно демонстрировали свою близость к докладчику; середина вела себя вполне пристойно; кадровые же офицеры и "молодежь" вроде нас с Иваном Фирсовым стали выходить из зала. Смотреть больше было не на что, везде было так: на площадях, в очередях, на экранах телевизоров. В гардеробе мой другой сослуживец по эскадре ЧФ, когда я сказал, что докладчик просто тоскует об ушедшей молодости, заметил:

- Конечно, иначе не нес бы такую чушь.

Полученная в молодости от ЦК ВКП(б) монолитная идеология в конце концов осела в подсознании. Многие, как эти ветераны, уже не могли от нее избавиться, несмотря на появление новых, ранее закрытых, фактов. Отказ от старой привычной картины мира стал субъективно восприниматься как измена и предательство по отношению к собственному я и принципам, которыми нельзя поступиться.

У молодости нет еще груза прошлого, поэтому все революционеры, вожди и диктаторы так ее любят, но в зале, все-таки, расслоение шло не по возрасту, а по идеологии, хотя за спиной у докладчика и президиума рядом друг с другом висели портреты Ленина и Горбачева. В одинаковых рамах.

В марте следующего года я побывал в Манеже на выставке картин "70 лет на страже социализма". По случайному стечению обстоятельств, у картины С.Н. Присекина, а она привлекала общее внимание, я оказался рядом с тогдашним министром обороны Язовым, он, кажется, через день должен был лететь в США. Автор картины пояснял министру, его жене и еще нескольким персонам, содержание огромного полотна. Министр молча слушал, его жена, классическая "мать-командирша" задавала вопросы, окружение согласно кивало головами, а автор с видимым удовольствием подробно говорил о своей работе. Я, воспользовавшись случаем, стал внимательно смотреть. Картина изображала триумф Октябрьского вооруженного восстания, олицетворенный членами ВРК (Военно-революционного комитета), стоящими на ступенях некой лестницы. Их окружают почти аллегорические фигуры, справа - рабочие и матросы, слева - крес-тьяне и солдаты. Фон - боевая колесница и барельефы славы на арке Главного штаба. По всем кинофильмам именно отсюда начинался победоносный штурм Зимнего. Над аркой сквозь темные грозные тучи пробивается яркий солнечный луч, освещая персонажи картины. Центром композиции является фигура молодого Ленина в светлой одежде. Сталин и Троцкий - по сторонам, на одинаковом удалении, но все-таки на переднем плане. Будущий продолжатель дела Ленина - во френче кроваво-красного цвета, "иудушка" же, как-то дьявольски скособоченный. Тесно примыкая к Ильичу в затылок - остальные члены ВРК. Идея картины и, главное, ее размеры заставляли, чуть ли не насильно, вспомнить "Явление Христа народу".121

Хорошо выписанное полотно было исполнено не в официальной манере соцреализма, а в новой его модификации, я назвал бы ее иконно-мистической. Она позволяла молодому художнику как нельзя лучше представить, не могу сказать по-другому, идеологический идеал времен Хрущевской оттепели, скорректированный начавшейся широкой политической реабилитацией времен перестройки.

Когда министр удалился, я завладел Сергеем Николаевичем и стал задавать ему вопросы. Он объяснил, что это его первая выставленная картина, работал он над ней три года, поднял и обдумал много документов и фотографий из разных архивов. Нас быстро обступили многочисленные зрители и разговор стал общим. Судя по вопросам и репликам, почти все были яростными антисталинистами. И тут в разговор мягко и одновременно настойчиво вступила одна женщина. Собственно, всё написанное о картине - это как бы прелюдия к обмену мнениями с ней. Он был своеобразным открытием для меня, похожим на пресловутый момент истины.

Собеседница была миловидна, даже красива, интеллигентна, со вкусом одета, и не очень молода, мимоходом она заметила, что "тринадцать лет жила при Сталине". После чего решительно добавила, что по-прежнему хорошо к нему относится, хотя читала всё, что о нем пишут, что она знает и больше этого. Далее оказалось, что она коренная москвичка, у нее и прабабка здесь похоронена. В детстве, пока не переселили, она жила в Лефортово. Узнав, что я родился в Москве, она дружелюбно остановила свой взгляд на мне и спросила, как я отношусь к Сталину. Привожу наш диалог:

- В свое время я кричал "Ура!" и "За Родину, за Сталина!". А теперь считаю, что большего злодея в русской истории не было.

- А вот смотрите, ведь народ-то любит Ивана Грозного. До сих пор!

- К своему пониманию Сталина я пришел сам и не сразу. Я узнал, что он сделал. А кричал потому, что тогда не знал.

- Мужчинам легче, они живут больше разумом, и логические доводы их могут убедить. А женщина... Это, знаете, как женская любовь: ведь любят и некрасивых. Даже уродливых и недостойных. И будут верны им, потому, что полюбила, потому, что - мой! Так и у меня с отношением к Сталину.
Здесь в наш диалог, не вытерпев, вступил майор-артиллерист, стоявший рядом:

- Но ведь он уничтожил миллионы невиновных!

- Это от логики! - безапелляционно повторила интересная собеседница.

Не убедив друг друга мы все разошлись. Оказалось, что для нее верность выше истины.

Я долго не мог успокоиться, здесь в выставочном зале Манежа, в случайной, в отличие от клуба ВМФ, группе зрителей, произошло то же самое, что и там: размежевание по идеологии. Не по классовой сущности, как надо бы "по Марксу", а по принципу "верность выше истины", или, точнее, верность мертвой истине выше живой истины. И ничего не поделаешь! Дальше - мертвое выше живого, фанатизм, тупик...122

Я не мог предложить всему этому объяснение. Временами мне даже стало казаться, что такое явление чуть ли ни черта русского национального характера. Очень многое прояснить помогла небольшая статья знаменитого академика Б.В. Раушенбаха, его ответы редакции бюллетеня "НТР". Не могу удержаться, чтобы не привести несколько фраз.

"Скажем, человеку с более развитым левым полушарием мозга... более свойственен логический, научный подход. Более развитое правое полушарие... характерно для людей поэтического, религиозного... настроя души. Логические несоответствия его не смущают. ...Допустим собрались люди, имеющие только по одному полушарию мозга. Что произойдет? После долгих споров они разойдутся, ничего друг другу не доказав”...

“Какие дураки! скажут "левополушарники" о своих оппонентах. Глупее собеседников мы не встречали”.

"Правополушарники" воскликнут, горя негодованием:

“Ну и аморальные же типы нам сегодня попались!”

“...Человек с одним полушарием головного мозга есть просто инвалид первой группы."

Статья была великолепна и остроумна. Она писалась не по поводу идеологического размежевания, но я как-то успокоился насчет нашего русского национального характера! Действительно, инвалидом первой группы с успехом может быть и ирландец и араб; вообще, национальность тут не причем; дело-то, перефразируя героя известной детской сказки, здесь житейское.

Итак, вместе с благосклонным читателем, я добрался до 1987 года, когда осознав, что кончается моя эпоха, стал писать эту книгу. Работа естественным образом распараллелилась и пошла сначала по двум направлениям. Первое - события детства, они не требовали особых размышлений, всё было ясным и писалось быстро. Второе - идеологическая эволюция. Здесь дело обстоя-ло куда как сложнее. События, породившие эволюцию и ее сопровождавшие, надо было "выстроить в шеренгу" хотя бы по хронологии, а затем, как мне хотелось, и по происхождению.

Я завел две записные книжки, одну для определения основных событий нашего Великого Социалистического Эксперимента, а вторую для уяснения (или объяснения) русского национального характера, так как считал, что без менталитета объяснить ВСЭ нельзя. К концу 1988 года я вынужден был завести еще две записные книжки: "Истоки и последствия" и "Созвучия". Первые совершенно отчетливо прояснили, что истоки ВСЭ лежат далеко за 1917 годом: в истории, географии, религии, а сам национальный характер - явление вторичное. "Созвучия" же убедили (и поддержали) меня в том, что я отнюдь не одинок в своих впечатлениях.

С хронологией я справился довольно быстро, а вот с остальным материалом случилось непредвиденное: его количество стало расти и по прошествии около десятка лет записных книжек у меня оказалось более двадцати.

Но о хронологии. Я еще раз убедился, что вся советская история держится на универсальной базе истории партии, помеченной датами съездов. При этом их интерпретация имеет плавающий характер. Всё зависит от времени, когда рассматриваются их решения: при живом генсеке или после его смерти. Единственное исключение - Ленин, он обожествлялся, всех же остальных критиковали, особенно Хрущева.

Выстраивать хронологию по съездам и генсекам было несерьезно: Сталин это этап, а Черненко даже не эпизод. Тогда я стал перебирать события. На первый план после 1917 года выступили: красный террор и военный коммунизм 1918-21 годов, великий перелом ("вторая революция") 1929 года, 1937 год, 1941-й, Великая Победа 1945-го... События говорили сами за себя, но их отбор был субъективным и, конечно, эмоциональным, по крайней мере мне так показалось.

В конце концов я пришел к тому, что в нашей истории после 1917 года существуют периоды и соответствующие им конституции:

- Ленинские, их две - РСФСР 1918 года и вторая, 1924-го, закрепившая образование СССР;

- Сталинская 1936 года, законодательно установившая победу социализма;

- Брежневская 1977 года, узаконившая КПСС как руководящую и направляющую силу государства и общества.

С некоторым удивлением я заметил, что эти периоды совпадают с периодами, интуитивно сложившимися в моем сознании:

- Мировая революция;

- Абсолютное государство.

- "Коллективное" руководство.

Таким образом метаморфозы моего мировосприятия получили конституционную основу!

С русским же характером я ошибся, он не был первоисточником ни того, что произошло в 1917 году, ни того, что происходит сейчас. Хотя на стиль или, по-теперешнему, на дизайн нашей истории он, конечно, повлиял.

Вообще, национальный фактор, по-моему, играет в социальных движениях подчиненную роль. Фашизм, нацизм, "коммунизм" - это разные названия одного явления,тоталитаризма. Первый (фашизм) приключился с романским народом, второй - с германским, третий - со славянским, а затем пошел гулять в Азии, Африке и Америке, правда, Латинской... Причины -"плохие времена", прежде всего военные поражения. Однако последние часто могут превратиться и в победы Революций.

Рассмотрение записных книжек - это самостоятельная задача, я ограничусь лишь несколькими мотивами из них, сделавшими мне более понятным наш русский путь в истории, поскольку судьба и культура (языка я не касаюсь), определяют народный облик.

Нулевая изотерма января проходит почти меридионально от Прибалтики до Черноморского побережья западной части Украины. Климат к западу и востоку от этой изотермы разный. На западе - мягкий "морской", на востоке суровый "континентальный". От этого никуда не уйти, как и от того что Россия страна даже не северная, а приполярная.

Природная особенность ведения крестьянского хозяйства в историческом центре России, при неблагоприятном климате и худородных почвах, делало его и рискованным и низкоурожайным. Лето давало только 130 рабочих дней, в то время как даже в Прибалтике на четыре-пять недель больше, а о Западной Европе и говорить нечего. Это не могло не наложить отпечатка на национальный характер, поскольку требовало от русского человека способности максимального напряжения сил на коротком промежутке времени, но и при таком условии положительный результат не был гарантирован. Я думаю именно здесь находятся истоки веры в чудо, основной, мне кажется, черты русского национального характера. Отсюда и "Как ни работай, а будет как Бог даст", и еще - отсутствие привычки к аккуратной в деталях работе и склонность к авралам и штурмовщине. Здесь же и истоки живучести нашей крестьянской общины, бывшей своеобразным страховым полисом на случай всякого рода бедствий и непредвиденных обстоятельств, в отличие от традиции в этом деле крестьянства Западной Европы. Те с большим основанием расчитывали на дело рук своих, а не на чудо.

Очень древним и глубоким источником нашего неустройства мне представляется "идеология" знаменитого Слова о законе и благодати, написанного еще в 1051 году первым митрополитом-русином, поставленным Ярославом Мудрым самостоятельно, вопреки прерогативе Константинопольского патриарха, главой Русской церкви. В этой первой прописи русской правовой мысли благодать ставится выше любого закона. Вот полное название этого Слова:

"О законе Моисеом данеем и о благодати и истине Иисус Христом бывши. И како закон отиде, благодеть же и истина всю землю исполни и вера в вся языки простреся и до нашего языка рускаго. И похвала кагану нашему Володимеру, от него же крещены быхом".

В противопоставлении закона (справедливости) и благодати (милости) мне кажется и находится ключ русской идеи, бинарной изначально. Этой раздвоенностью (западная) Европа практически переболела, а мы, принявшие христианство и с ним письменность на тысячелетие позднее, "добаливаем". Проще говоря, они постарше, и их культура тернарна, а мы еще не совсем освободились от бинарности.
Русь восприняла греческий, а не римский вариант христианства, и вместе с ним византийскую традицию почти абсолютной власти императора в вопросах религии. Константинополь для восточной Европы был такой же великой школой государственности, как и папский Рим для западной. Но в отличие от римской церкви, превратившейся под управлением пап в независимую силу, Восточная церковь осталась покорной цезарям. Я думаю, что наш Владимир Красное Солнышко выбирал веру для Руси не столько по красоте православного богослужения, сколько по удобству для собственного властвования. Так же поступал и Ярослав Мудрый в случае с митрополитом Иларионом. Я убежден, эта традиция неразделения власти, или властей, благополучно живет до сих пор...

Оценивая происходящее, я пришел к окончательному выводу, что обладание властью само себе цель, а не средство, какие бы великие цели не провозглашались, вроде, скажем, построения рая на земле, а не на небесах. Даже Сталин, этот кровожадный деспот, считал себя благодетелем, дающим всесоюзную счастливую жизнь. Правда, на свой образец. Если образец не подходит, для Сталина нет проблемы, это "дарагой, уже твоя проблэма". Прокрустово ложе не древнегреческий миф, а неизбежный атрибут власти.

В записную книжку "Созвучия" я с удовольствием записал очень мне близкую мысль Тимофеева-Ресовского о нашей культуре, как составной и автономной части европейской, а также мнение Д.С. Лихачева о европейской основе русской культуры. Можно упомянуть и о Ф.Ф. Кузнецове, считающем некорректным говорить о евразийском ее характере. Продолжать можно долго, но я не могу удержаться от удовольствия заметить, что моя русская идентификация, сложившаяся еще в юности под влиянием поэзии и взглядов Алексея Константиновича Толстого, не изменилась. Это просто факт, который имеет место. А во вновь возникшем старом споре западников и славянофилов я без колебаний встал на сторону первых. Для России нет худшего пути, чем самоизоляция, для меня это: нам урок!

Всё сказанное получилось своеобразным предисловием к знакомству с работами Л.Н. Гумилева.123 Меня заворожила его, в сущности, очень простая мысль: всё, что имеет начало, имеет и конец, поэтому и народы-этносы имеют свой срок жизни: тысяча двести-тысяча пятьсот лет. И это закон природы! Я восхищался блеском и эрудицией его изложения, а также методом, которым он пользовался для обоснования своих утверждений. Я бы назвал его методом системного синтеза, когда данные разных научных источников, дополняя друг друга, создают непротиворечивую картину истинного события или процесса. Я, буквально, охотился за его книгами, они в Москве шли нарасхват, пока не собрал все основные труды!

Пересказывать Льва Николаевича - неблагодарное занятие, но я должен сказать, что удовлетворяющее меня объяснение легкости, с какой татаро-монголы покорили Русь, я получил. Так же, как и объяснение того, что вместо одной Руси появились Россия, Украина и Белоруссия. Киевская Русь, прожив свой срок, распалась до нашествия. Любопытно, что ни в одном из русских городов не было татарских гарнизонов, а дань платили!

Московская Русь - это уже следующее поколение; великороссы, малороссы и белоруссы. это этносы-дети Киевской Руси. Унаследовав общие истоки языка, культуры и судьбы, они стали новыми побегами на живом дереве этносов Земли.

Очень интересным, хотя и не до конца объясненным, показалось мне явление, названное Гумилевым пассионарностью и играющее важную роль в судьбе этноса и человека. В ней я нашел определенное созвучие с фанатизмом и подумал, не служит ли она механизмом этнических мутаций. Что же касается евроазийства, то здесь Лев Николаевич меня не переубедил.

Как нет вечных народов, так нет и вечных империй. Именно после чтения Гумилева у меня исчезло негативное отношение к этому слову. Империя - не что иное, как крупное, сильное централизованное многонациональное государство с доминирующим языком, народом и культурой. Этому латинскому124 по происхождению слову более двух тысячелетий, а вот производному от него выражению "империализм как высшая стадия капитализма" всего не более ста лет. Тем не менее не так давно мой однокашник Лёня С. категорически попросил не называть Советский Союз империей.

Я идеологически (хочется написать идиотически) очень радовался, когда после II-ой мировой войны распалась Британская империя, хотя, казалось бы причин для этого распада не было: союзники победили, и империи бы только укрепляться. Ан нет, срок подошел. Никуда не денешься, есть процессы, которые идут сами по себе! Несколько предвосхищая события, я должен сказать, что когда распался СССР, я с угрызением совести вспомнил тогдашнюю идеологическую радость: моя дочь с семьей оказались за границами России. Хотя и задним числом, но искренне я посочувствовал англичанам и Черчиллю, который так хотел сохранить империю.

Да, история как таковая, - это факты, идеология же - только их заинтересованное толкование. Я не берусь разъяснить историю, я пытаюсь лишь рассказать о моем понимании ее.

Итак, к концу 80-х годов социализм, как идеология, был для меня исчерпан. Но некоторые рудименты этой идеологии продолжали жить автономной жизнью. Я еще не сказал сам себе четко и ясно, что "коммунизм-социализм" - это вера, а не знание, хотя и иронизировал над словосочетанием научный коммунизм. То же самое относится и к известной словесной формуле, что человек всё может (особенно, если он глава государства!) или ее аналогу: народ всё может. Очень сильным рудиментом оставалась также вера в безупречные человеческие качества, а по сути, в святость Ленина. То, что с Лениным и вокруг него дело обстоит ненормально, понимать я стал давно из-за огромного количества цитат, к месту и не к месту заполнявшими все возможные носители информации, особенно по праздникам, которые сплошь, за исключением, пожалуй, Нового года, были революционными. Впрочем, и на Новый год всегда вспоминали, как Ленин с Крупской ездили к детям на елку в Сокольниках.

В Мавзолее вождя Мировой революции я был два раза, один раз перед войной, второй в 1983 году. До войны Ленин лежал в защитного цвета френче с орденом "Красного знамени", обрамленном шелковой лентой-розеткой. Таким же расчитывал я увидеть его и во второй раз, когда этим ритуальным мероприятием завершалось окончание курсов повышения квалификации руководящего состава, куда я был направлен на месяц с небольшим. Но на сей раз Ленин лежал в темно-синем костюме с галстуком... Мысленно я назвал такое дело балаганом. Конечно, мое возмущение относилось к "идеологам", а не к памяти вождя. Я начал смутно вспоминать, как в младших классах школы мы иногда на переменках шепотом (о покойниках говорить страшновато!) рассуждали о том, что мозг знаменитых людей специально заспиртовывают и хранят в каком-то не то музее, не то институте. Там есть мозг Ленина, а говорили мы, если не ошибаюсь, о Куйбышеве или Мичурине.

Несмотря на возросшее количество публикаций, представление о несравненности Ленина было таким устоявшимся и освященным советской традицией, что казалось невозможным для переосмысливания. Я, буквально, обомлел от неожиданности, когда услышал с экрана телевизора (шла трансляция I Съезда народных депутатов СССР) предложение Ю. Корякина убрать труп Ленина из мавзолея и похоронить его на Волковом кладбище в Ленинграде рядом с могилой его матери. Я еще не был готов так смело и раскрепощенно мыслить. Тем не менее, время пошло и через канонизированный образ стали настойчиво проступать черты реального человека на фоне действительных, а не идеологически деформированных исторических событий. Самыми неприятными мне показались постоянное ленинское стремление к власти, кровожадность и нелюбовь к России, ее он ставил ниже Мировой революции. Примером неправильного, я бы сказал рокового, ленинского решения, был отказ от российских губерний. Теперь это очевидно, но до этого десятки лет мне постоянно твердили, что впервые в истории и навсегда национальный вопрос у нас решен. Между тем штаты как территориальные образования (в США, Мексике...) к губерниям значительно ближе, чем республики или другие национальные образования в нынешней России. Перечислять плохие решения и действия можно долго... Последнюю точку в грустной истории моего отношения к Ленину я поставил, когда в одной из публикаций прочел, что после смерти Ленина, при вскрытии, одно полушарие его мозга оказалось сморщенным и иссохшим, меньшим, чем другое. Как было не вспомнить академика Раушенбаха...

После всего узнанного о Ленине я и понял и почувствовал, что Ленинград надо переименовывать,вернее, возвращать ему его историческое название: идеологии уходят, а история остается. День, когда моему второму родному городу было возвращено название Санкт-Петербург, был для меня праздничным днем. Я с облегчением вздохнул и почему-то вспомнил, что на Памятнике Тысячелетию России нет Ивана Грозного. И еще - одну парадоксальную арабскую сентенцию: "Кто предвидит последствия, не сотворит великого". Она украшала орден имама Шамиля, взятого в плен русскими войсками в 1859 году...

Так кончалась для меня моя эпоха... Последние партийные взносы, причем за два месяца вперед (апрель и май 1991 года), я уплатил только потому, что меня попросила об этом постоянно собиравшая их Татьяна Никитична, женщина очень доброжелательная, безукоризненно справедливая и преданная партийному долгу. Ей предстояла операция по поводу рака, и я не мог огорчить ее отказом. Последнее (весной 1991 года) собрание первичной парторганизации ЖЭК-24 ничем примечательным мне не запомнилось, кажется говорили о возможном появлении вместо КПСС Российской компартии. Но один эпизод на этом собрании мне врезался в память, он был почти символичным. На собрание пришел, с трудом передвигая ноги, верный партийной дисциплине глубокий старик. Дома он оставил больную жену, тоже члена партии. С видимым напряжением досидев до конца, он, когда собрание было объявлено закрытым, потерял сознание и упал... Вызвали "скорую". Старику помогли придти в себя и мы, втроем из присутствовавших, помогли ему добраться до автомашины.

Конец эпохи сопровождался невиданным количеством политических карикатур. Две из них я отнес бы к классике. Первая, кажется, английская, воспроизводилась во многих наших газетах и тонких журналах, вторая из "Независимой Газеты". Вот какими они мне запомнились:

Первая. Нищие Маркс и Ленин сидят на обочине тротуара, выставив перевернутую шляпу для подаяния. Между ними разговор:

- Да, а ведь теория-то хороша была!

Вторая. Горбачев в виде ребенка сидит на коленях у своего деда, не выпуская из рук веревочку. Веревочка привязана к стоящей на полу игрушке на колесиках, на них, торчком, серп и молот. Дед, улыбаясь, говорит внуку:

- Да брось ты этот социализм, кому он нужен!

Следующая глава

Содержание