ПРОСВЕТЛЕНИЯ
Наука и религия - это сестры, а не враги.
Вернер фон Браун, немецко-амер. физик
Выражение "меркнет свет среди бела дня" всегда воспринималось мною
как метафора, пока в один из летних дней 1964 года не был поставлен окончательный
диагноз и не была подтверждена необходимость срочной операции для Татьяны. Случилось
то, что я считал совершенно невозможным. Основа этой невозможности, похоже,
находилась в твердо усвоенных школьных постулатах о том, что человек рожден
для счастья, как птица для полета, и что мы - исторические оптимисты. Была еще,
тоже почти детская, надежда: горе и радость распределены равномерно. Несправедливо
человеку, оставшемуся в живых после ленинградской блокадной зимы 1941-42 года,
еще раз подвергатся смертельной опасности. Была у этой мысли о невозможности
и рациональная составляющая - молодость, Татьяне только что исполнилось сорок
лет... Но диагноз был как приговор: рак.
Последние три дня перед операцией мне не с чем сравнить: так темно и отчаянно было на душе. Даже солнце, привычное физическое яркое солнце, потускнело.
Незадолго до случившегося я прочел в одном из научно-популярных журналов прогноз событий до конца ХХ века. Победа над раком ожидалась к концу шестидесятых годов. Это был, пожалуй, основной реальный довод, которым я мог утешать Татьяну и себя. И еще была надежда на волю, на усилие души, которое может побороть любую болезнь. Что-то вроде описанного в научно-фантастическом романе И. Ефремова "Лезвие бритвы" психического феномена преодоления неизлечимой болезни. Такая надежда имелась, Татьяна была очень сильной духом; ее энергия и твердость характера позволяли думать, что подобное может быть произойдет и в ее случае.
Операция прошла благополучно. Прогноз на будущее был хорошим: метастазы не были обнаружены... Но безоблачная жизнь счастливых ожиданий для нас уже не возвращалась больше никогда.
Весной следующего года мы с Татьяной по путевке отдыхали в Звенигороде в санатории Министерства обороны. Юг для нее теперь был заказан, но весна в средней полосе России была так хороша, что это совсем не воспринималось как потеря. Тишина вокруг была полной. Слышно было как тает снег на солнышке: весело и звонко. Эта тихая звонкость напоминала нам такой же еле слышный хрустальный звон от таяния плывущих льдин на Неве. Его мы с Татьяной услышали однажды в весеннюю, почти белую, ночь, когда любовались ледоходом с Университетской набережной. Мы почти забыли о нем, но вот он повторился здесь в тающем снеге!
Татьяна еще не совсем оправилась от операции и предпочитала иногда полежать, поэтому побродить по окрестностям санатория мне часто приходилось одному. В одну из таких прогулок я обнаружил за хозяйственной постройкой у оврага груду бело-серых крупных обломков. Подойдя поближе, я понял, что это остатки разбитой статуи Сталина. Узнавались складки знаменитой шинели и фрагменты сапог Великого Полководца всех времен и народов, часть руки Великого Учителя и Мыслителя, сжимающая свернутые в трубку листы своих трудов... Это были бренные останки одной из многочисленных копий знаменитого гранитного оригинала, установленного в 1939 году при открытии Всесоюзной сельско-хозяйственной выставки у павильона механизации. Но головы нигде не было видно. Я подумал, что это хорошо, иначе увиденное выглядело бы просто кощунственно. А потом пришла такая мысль: если бы историк из будущего мог бы одним взглядом окинуть СССР году эдак в 1953, то он подумал бы, что вот ведь верующие люди жили, только после 1917-го года зачем-то заменили храмы этими статуями.
Однако, церкви строились на подаяния, а монументы Вождя на средства госбюджета. Додумывать эту мысль применительно к Ленину мне, честно говоря, тогда было как-то неловко, да и просто не хотелось. Все сказанное к нему не имело отношения; он был тогда еще свят. Между тем, девятый вал сооружения памятников Ленину, так же, как и последняя волна разрушения церквей приходятся именно на эти годы. Они начались "при Хрущеве". Так, к примеру, в 1957 году Большая Калужская улица была переименована в Ленинский проспект и началась ее перестройка (тогда еще говорили реконструкция). На Калужской площади среди прочего снесли здание церкви Казанской Божьей Матери (в нем помещался кинотеатр "Авангард"), а посередине уже совсем новой теперь площади через несколько лет появился памятник Ленину. Тогда мне было жалко не саму церковь, а ее большое и красивое здание в византийском стиле, и детские воспоминания об "Авангарде", где я иногда смотрел кино. Знаменитую картину 30-х годов "Семеро смелых" я как раз увидел там.
Из надломленной ветром ветви березы, стоящей у входа в санаторную столовую, прямо на асфальт дорожки капал сок. Его было так много, что лужица не просыхала даже на солнце. Эта картина березовой капели постоянно возникает передо мной при воспоминании о той весне.
У Татьяны в медицинской книжке было записано, что она "выписывается из санатория с улучшением". Со стороны было трудно заметить, что Татьяна перенесла радикальную операцию: держалась она великолепно. Пожалуй только я (у нас не было друг от друга серьезных секретов) знал о ее страданиях. Мы всячески старались, чтобы наша дочь о болезни узнала или догадалась бы как можно позднее. Так что внешне мало что изменилось в нашем образе жизни. Мы всячески старались делать вид, что все неприятности как бы прошли. Татьяна продолжала работать и даже продвигаться по службе, через пару лет она стала начальником (я подтрунивал и называл ее начальницей) Нормативно-исследовательской станции объединения "Калининстрой", обеспечивавшей строительными нормативами всю область. Мы оба решили говорить о болезни только в прошедшем времени и как можно реже. Регулярное медицинское наблюдение постепенно стало привычным и воспринималось как проформа.
Изменение взглядов на окружающую действительность и возникновение критического отношения к марксизму-ленинизму шли у меня параллельно и, как я уже говорил, очень медленно. Своеобразными ступеньками в этом процессе были впечатления от увиденного в разного рода поездках, командировках, экскурсиях и тому подобных путешествиях. Остановлюсь только на трех.
Летом 1966 года мы с дочерью по туристической путевке отправились путешествовать по Латвии. Я не буду перечислять красоты и очарования этой дорогой моему сердцу прибалтийской республики, скажу лишь об удивлениях, которые мне пришлось там испытать. Самым главным были удивительная ухоженность и обустроенность Латвии по сравнению с Россией, по крайней мере с ее центральными областями, и особенно в деревнях. Таких фундаментальных сельских домов и хозяйственных построек у нас я почти не встречал. В хорошо мне знакомых деревеньках Жерновке и Долматово, что под Калинином, дома колхозников выглядели форменными живопырками и развалюхами, почти курятниками по сравнению с латвийскими домами, заботливо построенными не на одно поколение. Пожалуй, тогда мне впервые стало обидно за Россию, контраст нельзя было не заметить. Я попытался объяснить себе его тем, что в наших деревнях почти не осталось молодежи. Поэтому колхозники пенсионного возраста строили сараюшки на живую нитку, лишь бы на лето сдать их дачникам. Но, с другой стороны, если бы кто-нибудь собрался и выстроил настоящий дом или избу, его обвинили бы в стремлении извлекать нетрудовые доходы, и тогда последовали бы соответствующие оргвыводы, начиная от штрафа и кончая лишением приусадебного участка, поскольку земля-то колхозная. Все это представлялось мне нелепым парадоксом и недомыслием, а отнюдь не пороком общественного устройства. Я был уверен, что положение вот-вот исправится принятием умного постановления ЦК и Совета министров. Ни о частной собственности, ни о национальном характере, точнее о судьбе России, у меня мыслей не возникало.
Во время одной из экскурсий, входивших как мероприятие в туристическую путевку, наш экскурсовод на перекрестке полевых дорог недалеко от Кандавы показал нам одно любопытное местечко. Углы полей, выходивших к дорожному перекрестку, пару лет назад здесь засевались кукурузой. Делалось это специально для приезжего начальства. Кукурузы было всего несколько рядов, за ней росли традиционные овес и рожь, но их не было видно! Остается добавить, осмелился так поступать в годы хрущевского повального насаждения кукурузы всего лишь один директор совхоза (или колхоза) герой социалистического труда. В отличие от других, хозяйство сохранило высокие доходы, а сам он стал знаменит на всю Латвию. Помню, что тогда увиденное показалось мне не только смешным анекдотом, но и симптомом неблагополучия в сельском хозяйстве. Неблагополучие это явно проявилось для меня в 1963 году, когда в тогдашнем Калинине ко всему прочему исчез белый хлеб. В булочных был только черный. Именно тогда стали говорить, что в Калинине снабжение московское: все продукты привозятся из Москвы. Тогда же в ходу был анекдот: в магазин входит покупатель и спрашивает белый хлеб, продавец отвечает, что его нет, и добавляет:
- Вот ведь Романовы, царствовали в России триста лет, а запасов на какие-то сорок с небольшим не сумели оставить!
Следующей поездкой, впечатления от которой оказались очень глубокими, была двухдневная экскурсия во Владимир и Суздаль (в 1968 году). Для меня снова, как в 1944-ом в Ленинграде, произошло что-то вроде рывка в глубь истории. Тогда это было движением от 17 года к петровским временам, а теперь от Петра к XII веку, ко временам Владимирской Руси.
Опять история оказалась доступной чувственному восприятию непосредственно, а не книжно. Удивительно, допетровское время в какую-то пару дней обрело живую образность.
Автобус останавливается у Золотых ворот, и мы выходим на свежий воздух. Стоит тихий солнечный осенний день. Когда я начинаю осознавать, что Ворота построены более восьмисот лет тому назад, приходит мысль: ведь я любуюсь ими так же, как и наши предки. А времени-то сколько прошло! Мало того, я могу дотронуться до каменной стены и положить свою ладонь на теплую каменную плиту, которую держал каменщик восемь веков тому назад. У меня вдруг открывается какое-то внутреннее зрение и я мысленно вижу целую череду Золотых ворот. Золотые ворота Константинополя, ведущие к Августейону, Золотые ворота Киева, открывающие путь к Святой Софии, и вот эти, Владимирские Золотые ворота, через которые мы сейчас пройдем, направляясь к его знаменитым соборам... Москва и Санкт-Петербург - это уже всё позднее. Доносятся слова экскурсовода о татарах, бравших Владимир приступом в 1238 году. Тех татар давно уже нет, а Ворота стоят.
Большое впечатление на нас с Татьяной произвел один, казалось бы пустяковый экспонат во Владимирском музее. Это была женская сережка, найденная при раскопках в слое земли, соответствующем времени до татарского нашествия. Золотая сережка имела совершенную форму, но мало этого, на ней были укреплены миниатюрные, в виде цветочков ландыша, подвески, куда помещались несколько капель благовонных масел. Серьги с духами! И это более восьми веков назад! Велика магическая сила вещей! В одночасье рухнуло мое, полученное еще в школе представление о дикости и отсталости наших предков. Не только дореволюционных и допетровских, но и куда более древних.
Чем дальше продвигаемся мы по городу, тем удивлений становится все больше. Увиденное, я не могу подыскать другого слова, потрясает. В оцепенении я стоял в Успенском соборе сначала перед сохранившейся частью фрески 1189 года, а затем у фресок, писанных Андреем Рублевым и Даниилом Чёрным. Особенно выразительными кажутся глаза апостолов, ангелов, старцев и вообще всех лиц, изображенных в композициях Страшного суда и Преображения. Я чуть не отстал от экскурсии, залюбовавшись каменной резьбой на белых, с теплым кремовым оттенком, фасадах Димитриевского собора. Здесь красота соединялась, говоря по современному, с информацией. На трех фасадах собора разместились резные каменные картины, среди которых мне оказались доступными Крещение, Вознесение Александра Македонского и поклонение сыновей князю Всеволоду III ("Большое гнездо"); князь сидит на троне с наследником на коленях. В каждой центральной закомаре соборных фасадов находится довольно крупное скульптурное изображение глашатая Божественной премудрости, сотворившей мир, царя Соломона.102 Значимость этой фигуры подчеркивают стилизованные резные звери, птицы, мифические чудища и роскошная растительность, расположенные по обе стороны и ниже престола библейского царя. Все это создает великолепную и целостную картину мирового порядка и лада, где нет кровопролития и где "Всякое дыхание да хвалит Господа".
У меня нет возможности более или менее подробно описать всё виденное во Владимире, Боголюбове и Суздале. Дело в другом: за дни этой поездки у меня впервые начало складываться понимание огромной роли церкви в нашей культуре, государственности, искусстве, национальном характере, короче - в нашей истории.
Я уже писал о своем отношении к религии в детстве. Церковь для меня была просто культовым зданием и только. О Церкви, как явлении всемирной истории, я и не задумывался. Взрослея, я стал нехотя признавать положительную роль церкви в распространении письменности на Руси, но понятия культуры и цивилизации у меня никак не были связаны с нею. Они связывались скорее со всеобщим прогрессом, французскими энциклопедистами, марксизмом-ленинизмом, да еще с некоторыми античными философами. Культ и культура для меня были понятиями антагонистическими. Картины на библейские сюжеты я воспринимал только как повод для художника изобразить и представить человеческие чувства, и еще показать свой вариант реконструкции древних сооружений и пейзажей, например, той же Вавилонской башни. "Христос в пустыне" или "Что есть истина?", картины художников Поленова и Н. Ге, находящиеся в Третьяковской галерее, мне казались лишь прекрасными реалистическими изображениями смертельно уставшего человека и образного представления такого понятия, как риторический вопрос. Сами сюжеты были для меня фрагментарными и не складывались в какую-либо целостность; это и понятно: Библии я не читал. Школьным обучением я был настолько предубежден, что не испытывал к этой книге никакого интереса. И не только потому, что в те годы практически невозможно было приобрести Библию. Я знал, что мама где-то хранит бабушкино Евангелие, но был убежден что оно не представляет собой реальной ценности, потому, что как и вся Библия, состоит просто из вымыслов, а сам Иисус Христос придуман церковниками.
Чем дольше продолжалась неспешная поездка, тем большим оказывалось погружение в историю. Красота церквей, соборов, монастырей и их стен, палат и хором, неиспорченность исторического пейзажа, особенно в Суздале, завораживали. Самая красивая церковь на Руси - храм Покрова на Нерли - действительно оказалась несравненной. Я попытался сосредоточиться и взглянуть на церковь глазами ее современника. Вот здесь в какой-то момент я понял, почувствовал, осознал, увидел, (всё сразу!), что храм - это воплощение идеала Прекрасного, осязаемый образ и символ Божественной красоты мироздания, торжество иерархии соподчинения и единства Вселенной. И если раньше религия представлялась мне, условно говоря, Успением, то теперь я впервые почувствовал, что в основе ее находится Воскресение. Этому впечатлению немало способствовали белые облака в глубоком синем небе, зеленое раздолье вокруг и веселые речные отблески, игравшие на церковных стенах. Воздух был прохладен и чист, и кругом было тихо-тихо.
История была живой. Скажем, Василий III для меня был просто одним из московских великих князей, упоминавшийся пару раз в школьном учебнике. А теперь я стою в суздальском Покровском соборе, где окончила свой земной путь его первая жена Соломонида Сабурова. После двадцатилетнего бездетного брака она насильно была пострижена и, как "старица София", сослана в далекий тогда Суздаль. С тех пор прошло четыре с лишним века, и вот я вижу очень ветхую, ростом с маленького ребенка, куклу в дорогой шелковой рубашечке и свивальнике. Она извлечена в 1934 году из-под небольшого надгробия рядом с гробницей Соломониды. По легенде Соломонида-София вскоре после заключения в монастырь родила сына Георгия, который сразу же якобы умер и тут же был похоронен. Якобы потому, чтобы спасти живого...
Мне всегда казалось, что раньше, то есть до меня, до нашего времени, все было хорошо. Во всяком случае, лучше, чем сейчас. Я думаю, что это связано с тем, что от прошлого, если оно сознательно не разрушается, остаются лучшие песни, стихи, книги, произведения искусства, лучшие здания, дворцы и сооружения. Остальное становится ненужным и незаметно исчезает. Об этом явлении очень точно сказал Чехов. Его мысль: хорошо там, где нас нет, поэтому хорошо и прошлое.
А прошлое кипело страстями, отнюдь не уступающими нынешним. Был бы у Соломониды сын и не было бы у Руси Ивана Грозного! То есть, государь всея Руси был бы, конечно, но... не такой, не сын Елены Глинской. И, может быть и Сталину не с кого было бы брать пример, несмотря на всю предопределенность развития производительных сил и производственных отношений.
Короче говоря, впечатлений от этой поездки оказалось очень много, но главным было сначала удивление, а потом осознание громадной роли церкви в нашей отечественной истории. Пришло понимание крещения Руси как вхождения в европейскую цивилизацию после бесписьменности язычества. Ко времени строительства того же Успенского собора,103 мы уже были составной частью христианского мира, еще не расколовшегося тогда окончательно на свои западную и восточные части. Строить собор "Бог привел мастеров из всех земель" сообщает летописец. По преданию, своих умельцев прислал даже Фридрих Барбаросса, император "священной Римской империи германской нации". Так что собор помимо русских строили предшественники современных немцев, французов, чехов, а также греков, армян, грузин... Здесь я впервые узнал, что Грузия приняла христианство на три столетия раньше нас. По своему невежеству я думал, что дело обстояло совсем наоборот.
Обратный путь. За окнами сменяют друг друга леса и перелески, поля, деревни, луга, Клязьма и речки помельче, изредка видны люди; и в то же время почти ничего не меняется. Это Восточно-Европейская равнина, средняя полоса России. Сидя с Татьяной в мерно покачивающемся автобусе мы стараемся хоть немного упорядочить увиденное. Вспоминаю Третьяковскую галерею: хронологически ее экспозиция начинается с икон! И тут мысли перебивают одна другую:
- С паперти оглашались царские указы, а народ собирался на соборных площадях!
- Это вполне осязаемая структура государственного управления!
- Опера - это от церкви!
- Библиотека от церкви, школа, университет - от церкви!
- В конце концов, вся академическая наука - от церкви!
- Церковь - это стройная система управления обществом!
- Управление Пропаганды и агитации ЦК - от церкви!
- Монастыри - это, помимо прочего, военные крепости!
- Церковь - это и филармония и концертный зал, и музей, и место встреч молодых людей при домострое-то!..
И, наконец, первый итог раздумий: за что же так попирать церковь? Ведь она могучая часть Древа жизни человеческой на земле.
Третьей поездкой, о которой я должен рассказать, была поездка с нашими хорошими знакомыми, только-что купившими "Запорожец" и пригласившими съездить с ними в Ленинград. Я с удовольствием согласился, тем более, что была обещана остановка в Новгороде, в нем я еще не бывал, а посмотреть этот древнейший русский город мне давно хотелось. Я надеялся увидеть что-то необыкновенное, даже чудесное, что-то вроде оживших сказок, былин, легенд и преданий. Все в конце концов так и оказалось, но первое соприкосновение с реальностью было унизительно разочаровывающим. За дорожным знаком с надписью "Новгород" мог бы начинаться любой городишко или рабочий поселок, но не Господин Великий Новгород. Совершенно безликие, стандартные, агрессивно-убогие жилые и промышленные здания никак не могли подходить под это гордое наименование. Неприятное впечатление понемногу стало уходить, буквально на второй план, когда мы въехали в центр города. Место в гостинице нам удалось получить почему-то без всяких трудностей.
Первой моей мыслью, когда я увидел Софийский собор, была мысль о несправедливости: такой город, такой собор - ровесник, если не предшественник104 киевской Софии, - и всего один купол позолочен! А ведь золотых куполов в Москве, в бывшей столице Санкт-Петербурге, в Киеве не пересчитать...
Подходим к главному входу в Храм. Врата называются Сигтунскими. Почему? Начинаю расспрашивать. И как во Владимире, история становится живой. Оказывается, ворота - это трофей, увезенный новгородцами в 1187 году после успешного морского похода на древнюю шведскую столицу Сигтуну.105 Ворота великолепны, я любуюсь ими, но они наполовину для меня "закрыты": из двадцати шести ячеек с отлитыми из бронзы рельефами на библейские сюжеты, я могу угадать далеко не все. Вот это Адам и Ева, вот это, похоже, сцена Благовещения, здесь голубь над плечем у женской фигуры, вот здесь, наверное, Христос на осляти... Целый иконостас, а я не в состоянии его воспринимать, не знаю Библии! Тем не менее, не могу оторвать глаз от ворот - до чего же хороши! Умели новгородцы выбрать достойный трофей: Господь-то один, и если он даровал им победу, то значит и вратам в Новгороде лучше, чем у шведов!.. Пожалуй, похожего по силе эмоционального воздействия трофея после победы над Германией у нас нет. Вернее, он не обозначен: Розовый гранит, приготовленный Гитлером для памятника своей несостоявшейся победы, пошел на отделку дома № 9 по улице Горького. Среди множества мемориальных досок, укрепленных на этом здании, нет памятного знака о том, на чьем и каком! граните они висят.
Памятник тысячелетию России, расположенный рядом с Софийским собором, заставил забыть о никудышних современных окраинах Великого Новгорода. Я глядел на памятник с восхищением и любопытством, сделал много снимков и часа два не мог от него отойти. Дело было не только в потрясающем впечатлении от гениального творения М.О. Микешина, здесь присутствовала и другая причина: я не знал более трети людей, чьи фигуры олицетворяли историю моей родины. А я-то считал себя, чего греха таить, образованным человеком!
Особенно много таких лиц было среди композиций "Просветители" и "Государственные люди", да и среди "Военных людей и героев" тоже. Причина незнания была простой: почти все эти люди были людьми духовного звания. До этого я даже не слышал о святых Антонии, Феодосии, Кукше, Платоне и других наших просветителях, преемниках равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия. То же можно сказать и о Сильвестре и Гермогене, так же, как и о Довмонте и Авраамии Палицыне...
Я смотрел на фигуру Рюрика, и в моей памяти всплывало всё, что к нему относилось: и школьное (что он не известно, был ли на самом деле) и более позднее (что он личность полумифическая и легендарная, дань "нормандской" теории) и что он варяг, и что и без него наша история вполне обойтись может. Я любовался Рюриком и славянскими цифрами, кириллицей с титлом на его щите.106 Я понимал, что мужественное лицо основоположника русской государственности - дар прозрения создавшего его скульптора, но... что поделаешь, Рюрик обретал реальность, такую же, какую для меня ранее приобрел Владимир Ильич на башне броневика у Финляндского вокзала.
Вечером я долго не мог уснуть, памятник вызвал целую лавину мыслей. Самой первой из них была горькая мысл: мне стало стыдно за наше советское государство (и за себя, конечно), но больше за нашу систему просвещения. Оказывается, меня обманывали и не дали знать нашу же историю, недаром до войны ничтоже сумняшеся на революционные пролетарские праздники памятник обшивали фанерой с классово-выдержанными лозунгами. Правда, во время войны очень многое изменилось и восстановление Новгорода после освобождения его в январе 1944 года началось с восстановления разбитого и подготовленного к вывозу в Германию памятника. Не с жилья, но именно с памятника, об этом тогда писали все газеты. А потом СССР оттеснил собственно Россию и ее историю, и о памятнике забыли.
Как-то неожиданно пришла мысль о Херсонесе, и разом сомкнулась цепочка событий. В свое время в Севастополе на меня очень большое впечатление произвели раскопки Херсонеса. Мы с Татьяной, совершенно очарованные, бродили по его открывшимся улицам двухтысячелетней давности, с благоговением осматривая сохранившиеся остатки храма, городских стен, домов, бассейна и других античных построек. Меня тогда еще поразило смысловое созвучие клятвы херсонеситов (хотя оно и начиналось словами "Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом..."), присяге, которую мы принимали, поступая на военную службу. Но при всем при этом Херсонес оставался для меня исторически как бы обособленным от русской истории, хотя я знал, что Корсунь брал Владимир Красное солнышко. И вот по прошествии двадцати лет после первого знакомства с Херсонесом, через Новгород с его удивительным памятником, я неожиданно почувствовал, что Херсонес стал своим: Ольга и Владимир смотрели на меня с высоты тысячелетней России.
После Новгорода я окончательно отказался от своей детской данности о том, что Октябрьская революция есть всеобщее благо и начало истории, что всё, бывшее до нее, лишь всего предыстория. И более того, я стал активно сомневаться в правоте английского философа и педагога Джона Локка, утверждавшего превосходство разума над чувством и считавшего, что душа до всякого опыта является tabula rasa.
Новгородскому памятнику я обязан и еще одним появившимся ощущением: мне перестала казаться бескрайней наша страна, если мерить расстояния конными переходами. Расхожее словосочетание "на бескрайних просторах нашей Родины", с детства прожужжавшее уши, было метафорой, а не достоверностью. Земля для наших предшественников была дорого оплаченной и конечной. Об этом они знали не имея железных дорог, самолетов и орбитальных станций. Понятным стала и первостепенная роль коня в песнях, сказках, былинах, вообще, в народном искусстве и фольклоре. Описанное ощущение было сродни моему давнишнему удивлению, что в морях нельзя плыть куда захочешь. В морях, как оказалось, есть свои дороги, называемые рекомендованными фарватерами. Все это привело меня позднее к уяснению фундаментального факта: выбор реальности есть одно из основных прав и одновременно свойств человеческой натуры. Так же, как и обязанности.