ДИССОНАНСЫ
Диссонанс - ...отсутствие в чем-л. гармонии;
несоответствие, противоречие чему-л.
(Словарь иностранных слов, М., 1964)
Примерно через год после переезда на новую квартиру Ирина легла на операцию.
К нее был обнаружен рак. Вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла
моя приемная дочь. Сказать, что было тяжело, значит почти ничего не сказать...
На похоронах Аленки я познакомился с ее женихом Кириллом Орловым; пишу познакомился потому, что Ирина с Аленкой свадьбу готовили по секрету от меня, зная, что я противник всех ее увлечений до окончания художественного училища. Меня они решили уговорить в последний момент, когда изменить уже ничего было бы нельзя. Кирилл оказался очень достойным человеком, и взаимная симпатия перешла у нас в сердечные отношения. Я как мог, старался утешить Ирину, а сам, чтобы выдержать случившееся, использовал лекарство, бывшее под рукой - работу. И, надо же, почти непреодолимые трудности внедрения стали казаться сущими пустяками.
В 1979 году, через несколько месяцев после операции Ирины, я купил пустующий крестьянский дом в ста восьмидесяти километрах от Москвы, в Калужской области, для того, чтобы Ирина там на природе, в здоровой и красивой местности проводила бы побольше времени. Для себя мы решили, что операция сделала свое дело и Ирина опять стала здоровым человеком. Очень скоро Семейкино, так называлась деревня, где был дом, стала для Ирины Меккой и Мединой, здесь она черпала физические и даже душевные силы: близость к природе была целительной. Единственным недостатком оказалась длинная дорога. Электричкой надо было доехать до Серпухова, там пересесть на местный автобус и добираться через Тарусу, где уже начиналась Калужская область, до Сашкино, бывшего когда-то селом, а теперь ставшего населенным пунктом. Там помещалось правление колхоза, объединявшего несколько деревень. От Сашкино до Семейкино предстояло идти пешком почти по бездорожью еще километров шесть, время от времени останавливаясь для отдыха, так как рюкзаки были почти неподъемными: из Москвы приходилось везти всё, начиная от хлеба и кончая баллонами со сжиженным газом. Магазина в Семейкине не было давно, это была "неперспективная" деревня. В ней осталось восемь домов, семь из которых занимали москвичи под дачи, и только в одном доме жили, точнее доживали свой век, тетя Таня и дядя Сережа, местные старожилы.
Знакомство с жизнью и историей этой заброшенной русской деревни, расположенной в центральной исконней России, совсем недалеко от Москвы, было для меня потрясением.
Потрясение началось с лошадей, которых я увидел в один из приездов, когда шел из Сашкино в Семейкино. Это были дикие, точнее одичавшие, две лошади с развевающимися гривами, скачущие во весь опор у опушки молодого леса. Я замер от мысли: что же это происходит? Вся прочитанная литература твердила, что бедой в России считалось, когда мужик был безлошадным! А тут бесхозные лошади... Я буквально отказывался верить своим глазам и решил порасспрашивать тетю Таню.
Татьяна Ивановна Отдельнова была очень немолодой, но крепкой, хотя внешне бесформенной и кое-как одетой крестьянкой. Не колхозницей, а именно крестьянкой, умной и умудренной одновременно. В ее выцветших глазах смешались спокойствие, доброта, тоска и настороженность. Последняя особенно чувствовалась вначале: чего хорошего ждать от этих москвичей. Она подтвердила, что лошади бесхозные.
Доверие тети Тани мне удалось завоевать случайно. Я попросил у соседей-москвичей косу и начал обкашивать высокие заросли лопухов, крапивы и другой травы, разросшейся чуть ли не до окон, вокруг нашей избы. Постояла тетя Таня, посмотрела, как я кошу и куда-то ушла. Возвращается с косой, подходит и говорит:
- Я посмотрела, косить ты умеешь. Вот возьми нашу старую косу, она удобнее, чем твоя, и коси. Потом постояла помолчала, и вдруг сквозь слезы, быстро вытертые кончиками платка, добавила:
- Как хорошо, что ты вокруг дома обкосил. У нас раньше такая красивая деревня была!
Окончательно благорасположилась тетя Таня ко мне, когда на следующий год в начале мая я вывел ее телку из хлева на свежую травку. Она боялась, что телка, впервые после зимы очутившись на дневном свету, взбрыкнет и вырвется из рук:
- Ты уж выведи ее, а то у меня сил не хватает.
К моему удивлению телка, которую я одной рукой держал за хомут-ошейник, а другой
гладил по голове, спокойно пошла за мной. Свету Божиему она обрадовалась, но
вырывалась не очень сильно.
С тех пор, а тетя Таня держала дойную корову, мы с Ириной всегда получали парное
молоко безотказно. Но это к слову. Самое интересное же состояло в том, что от
тети Тани я узнал деревенскую жизнь как бы изнутри. Теперь несколько слов о
дяде Сереже. Он был невысокого роста, худощав и хром из-за ранения, полученного
во время войны. Это не помешало ему стать в колхозе пастухом и пасти стадо овец,
начиная с весны и до первого снега. У тети Тани он был вторым мужем (первый
погиб на войне), в свою очередь тетя Таня была у него второй женой, семья у
дяди Сережи погибла также во время войны, сам он уроженцем был не местным. Дядя
Сережа курил сигареты "Дымок", любил выпить, кричал на своих овец
только матом и грозно щелкал при этом длинным кнутом, который обычно висел у
него через плечо. Жили они с тетей Таней по-стариковски дружно и никак не могли
покинуть Семейкино и перебраться в однокомнатную квартиру панельного дома в
Сашкино, выделенную им колхозом. Тетя Таня говорила, что там в четырех стенах
она сразу же помрет. Кроме того, куда же девать хозяйство: корову, своих овец,
кур, гусей, уток да еще старого мерина, которого они запрягали, когда надо было
куда-нибудь поехать... Что-то было в ней и дяде Сереже от древнего-древнего
духа вольного крестьянства, не дореволюционного, а глубже, может быть восходящего
к домонгольским временам, а может быть и еще более ранним. Им хотелось быть
и жить на воле. В этом смысле здесь было раздолье: числясь в колхозе, они в
то же время были свободными фермерами. Недостатка в земле не было ни под огород,
ни под сад, ни под выпас, сколько можешь обработать - всё твое...
В Семейкино мне впервые пришла мысль, а надо ли было осуществлять большевицкий лозунг и превращать "войну империалистическую в войну гражданскую". Каким же это было безумием, когда сын шел на отца, а брат на брата за эту вот землю, теперь никому не нужную! Красные победили, частная собственность ликвидирована, и нет у тети Тани и дяди Сережи теперь наследников, все они разъехались в города, кто в ближний Алексин, кто в дальнюю Визингу. Землю и хозяйство им не передашь и родной дом, предварительно растащенный, зарастет сорной травой так же, как зарастают мелколесьем и кустарником прежде обширные пашни. Это отнюдь не метафорическое описание, километрах в двух от Семейкино я в каждый приезд проходил по исчезнувшей под лопухами и крапивой деревне, а когда прикинул возраст березок и осин, наступающих на поля, то оказалось, что это наступление началось в начале тридцатых годов. Следы деревень еще можно узнать по стоящим на открытых местах отдельным рябинам и вязам, да и по кустам одичавших крыжовника и смородины. Домов же нет, как нет и людей, помнящих фамилии хозяев этих домов.
Как-то я спросил у тети Тани, было ли что-нибудь привлекательное для нее, когда началась коллективизация. Ни минуты не сомневаясь, она ответила утвердительно и пояснила:
- Для молодежи было лучше. Так мне нужно было каждый день спозаранку вставать к корове, а когда их всех собрали вместе, ухаживать стали по очереди. Теперь можно было и погулять подольше, дело-то было молодое.
И предвосхитив вертевшийся у меня на языке вопрос, когда же стало плохо, тетя Таня продолжала:
- Колхозы развалились при Хрущеве, когда ввели зарплату, ну, аванс, в счет будущего урожая.
- Почему? - невольно вырвалось у меня. - Ведь дело-то хорошее, чтобы люди не нуждались!
- Ничего хорошего тут не было. Раньше, пока урожай не соберешь, пить было не на что. А тут деньги появились, мужики, да и бабы тоже, пить стали, а не работать. Так и пошло все под откос.
Из коротких воспоминаний, фраз, выражений, намеков и даже отдельных слов тети Тани у меня понемногу стал складываться образ прежде благополучного Семейкина, да и других окрестных деревень. Оказывается, в Семейкине была барская усадьба; деревянный дом не сохранился, но остался большой пруд, на берегу которого он стоял. Нынче почти совсем заросший, он был верхним, за ним по ручью каскадом располагались запруды до речки Мышеги рядом с Богимовым. Последнее когда-то было родовым поместьем одного екатерининского вельможи. Я всегда принимал помещика только за эксплуататора, а, оказывается, он был ключевой фигурой системы управления сельским хозяйством!..
В сохранившемся довольно большом кирпичном двухэтажном усадебном доме теперь располагался, как его называли местные жители, дурдом. Его тихих обитателей можно было постоянно видеть гуляющими по старому парку или стоящими в очереди у магазинчика. В описываемое время как раз стали поступать сюда душевнобольные солдаты из Афганистана... Перед домом был установлен покрашенный бронзовый краской бюст Чехова, проведшего лето 1891 года в Богимове. Чеховы по приглашению хозяина занимали второй этаж главного дома. Здесь Антон Павлович написал "Дуэль" и приводил в порядок свои сахалинские записи, но нынешние жители Богимова были твердо уверены, что именно здесь Чеховым была написана знаменитая "Палата № 6".
Своей запущенностью Богимово производило тяжелое впечатление. За годы советской власти ничего, кроме памятника Чехову, сделано не было. Особенно подчеркивала запустение сохранившая остатки былой красоты, а теперь комолая и обшарпанная церковь Успения, в которой поместился какой-то склад.
Нет смысла продолжать, лучше тети Тани не скажешь:
- А ведь раньше ладно жили, деревни были красивые и в каждой деревне песни свои пели.
Я не идеализирую последних из крестьян Семейкина, и у меня почти нет ностальгического чувства о прошлом, которое мы потеряли. Я просто вижу нормальных людей с обычными чувствами и интересами. Взять тех же овец, колхозных и, так сказать, частных, их у тети Тани с дядей Сережей было больше десятка. На колхозных, ободранных и тощих, жалко было смотреть, а личными можно было любоваться - здоровые, гладкие и веселые. Или коровы. На колхозной ферме они к весне уже не могли от истощения стоять на ногах, им под брюхо заводили что-то вроде подпруг и они на них повисали... В отличие от колхозных, частная корова была всегда в порядке, ее, помимо прочего, кормили печеным хлебом. Последнее было обычным явлением, так как фуражное зерно не продавалось. Этот государственный идиотизм меня потряс: вместо того, чтобы скотину кормить зерном (овсом, ячменем, даже пшеницей), ей скармливают печеный хлеб, скупаемый в магазине "Сельпо". И за этот идиотизм получают еще деньги: и в Госплане, и на мельнице, и на элеваторе, и на железной дороге, и в пекарне, - всех не перечислить!
Ирина на мои рассуждения по этому поводу невесело шутила:
- Зато у нас нет безработицы!
Я ей возражал, говоря что концентрированные корма видимо распределяются по колхозам и совхозам, а там их воруют. Тут мы соглашались друг с другом.
Но, оказывается, была и простота, которая хуже воровства. Однажды, ни с того ни с сего, просто так, "из области", рассказывал потом дядя Сережа, приехали мелиораторы. Никого ничего не спрашивая, по какому-то им одним известному плану, они вдруг взяли и в одночасье спилили "аллею", как называл дорогу от овчарни дядя Сережа. Красивые и крепкие деревья, когда-то посаженные по обеим сторонам дорожки к проселку, превратились в двойную цепочку из пней. В этот день день дядя Сережа пасти овец не выгонял, а сидел на пне от любимого ясеня и плакал, не стыдясь своих слез.
Увиденное в Семейкине сначала воспринималось как обычные и вроде бы отдельные безобразия, вроде безобразия, с которым, например, мне однажды пришлось столкнуться еще при службе на "Беспокойном". Там во время артиллерийских стрельб главного калибра в кают-компании вдребезги разлетелись стеклянные плафоны, хотя светильники имели амортизаторы и такого не должно было случиться. В Техническом управлении я "стекляшек" отдельно получить не смог, мне дали светильники в сборе, стоившие намного дороже. На мои возражения было сказано, что арматуру им девать некуда, а на корабле она еще пригодится, и, кроме того:
- Все равно это же бесплатно, а отдельно плафонов нет. Не хотите, не берите.
Подобное я наблюдал и в здешнем колхозе, только масштаб был крупнее: вместо запасных частей получали целые комбайны, а то и тракторы. Мимо кладбища самой разнообразной сельхозтехники, брошенной под открытым небом, я проходил каждый раз, когда приезжал в Семейкино.
Постепенно все эти "отдельные" безобразия стали объединяться и складываться в целостную картину общего неблагополучия. Однако, должно было пройти несколько лет, прежде чем я смог увиденное однозначно определить как политику государства по отношению к сельскому хозяйству, по крайней мере в центральной России. Действительно, в паре километров от Семейкина проходит газопровод, но ни один населенный пункт в округе не имеет газа. Перечислять то, чего не имеется, значило бы перечислить почти всё, от дорог до почты. Впрочем на всей России, как клеймо со времен "сплошной коллективизации", лежало отрицание не: НЕчерноземье!
В начале восьмидесятых годов "при Черненко", кажется в "Правде", появилась программная статья по сельскому хозяйству, в которой говорилось, что выпускников сельскохозяйственных учебных заведений из Средней Азии и других южных республик СССР следует направлять в центральные области РСФСР и там закреплять. Прочитав газету, я впервые почувствовал не только досаду и гнев, но и то, что я русский и подумал:
- Дожили! Чего татаро-монгольское нашествие не добилось, сейчас будет делаться в плановом порядке!113
Несколько позднее, уже при Горбачеве, в мае 1986 года, на общем собрании членов Географического общества СССР, объединенных Московским филиалом, я, помня о Семейкине, совершенно сознательно голосовал против переброски на юг стоков северных и сибирских рек. Наше отрицательное отношение к этому безумию, да притом баснословно дорогому, надеюсь сыграло некоторую роль в отклонении ЦК и Совмином проекта. Однако какого-нибудь решительного и целостного вывода вроде того, например, что коллективизация сельского хозяйства была делом не нужным и, более того, преступным, у меня не появилось. Я еще не мог подумать о раскулачивании и грабеже как о близнецах-братьях, так же как и о том, что классовый подход есть просто-напросто истребление части народа. Где-то в глубине сознания сидела мысль (и я ее берег) о том, что не всё так плохо, что есть края, где всё хорошо и правильно. Строят же в Абхазии те же колхозники двух-, а то и трехэтажные каменные дома-виллы! Но эту мысль я не додумывал, так как дифференциальная земельная рента и соответствующие налоги требовали бы общесоюзного земельного кадастра и новых законов... А тогда как же быть с коммунизмом, который требует отсутствия товарно-денежных отношений?
В конце-концов не виноват же грузин, что он живет в райском уголке земли, где можно просто воткнуть в землю оглоблю и тут же получить цветущее плодовое дерево, да к тому же вокруг полно курортников с годовыми сбережениями на отпуск! Но я уже твердо усвоил, что несправедливо жить так, как живут калужские, смоленские или другие сельские жители центральной России. И надежды на улучшение были связаны с разумным, сиречь партийным, планированием, но отмена общественной собственности на землю мне представлялась недопустимой.
Несмотря на все сказанное, жизнь шла своим чередом, мало этого, 1983 и 84-й годы в Семейкине можно было бы даже назвать счастливыми. Ирина чувствовала себя хорошо, соседи-москвичи были доброжелательными, общительными и симпатичными людьми, мы часто и дружно собирались на семейные торжества, азартно ходили по грибы и ягоды, помогали друг другу в хозяйственных заботах и даже устраивали пешие походы по дальним окрестностям. Вечерами у нас иногда ставили настоящий самовар с дымовой трубой, играли в "эрудита" или в карты, а были случаи, когда все превращались одновременно и в артистов и в зрителей домашних спектаклей, разыгрываемых веселой и музыкальной Ольгой Рубашевой. Но всё же душой этого "сельского салона" по общему признанию была Ирина.
Всё проходило при минимуме материальных затрат, всё свое мы, буквально, несли с собой в рюкзаках из Москвы. Что касается безобразной неустроенности вокруг, то она казалась еще преодолимой. Память о войне, преобразовавшись в аскетизм, позволяла вполне довольствоваться роскошью человеческого общения и не требовать роскоши материальных благ. Все были сыты, удобно одеты, и проблемы, чтобы выпить рюмку водки или, в крайнем случае, самогона, не было.
Семейкино, рассеяв розовые и иллюзорные представления о благополучном сельском хозяйстве развитого социализма, невольно заставляло более пристально и придирчиво взглянуть на городскую жизнь. Возвращаясь в Москву я каждый раз с досадой и огорчением замечал, что признаков запустения становится все больше. Отваливались накладные буквы на вывесках магазинов, выпадали слова в нехитрой неоновой рекламе, не освещались или пропадали совсем номера домов и даже названия улиц, светильники гасли и вновь не зажигались. На память по контрасту приходила Либава после освобождения от немцев: на каждом доме, даже самом захудалом был ярко освещенный номер с наименованием улицы, все фонари были исправны. Особенно меня удручал громадный иллюминированный термометр на углу тогдашней улицы Горького и проезда Художественного театра. Об его установке и устройстве писали и "Вечерка" и "Московская правда" с подчеркнутой гордостью; но прошло несколько месяцев и однажды столбик термометра замер, хотя погода, естественно, менялась; потом стали перегорать лампочки, и это продолжалось до тех пор, пока термометр совсем не отключили от сети; так он и остановился возле нуля. Через пару лет его взялись ремонтировать, но после ремонта он проработал совсем недолго, и всё повторилось... Я пишу об этом термометре потому, что мимо него я проходил каждый день на работу и после нее, и для меня он стал своеобразным наглядным символом паралича системы. Признаков такого паралича становилось все больше и больше, причем самых разнообразных. Они явно демонстрировали пренебрежение к обычному человеку и глумление, как я считал, над лозунгами и прописными истинами социализма. Несколько примеров. После ремонта ступеньки в подземных уличных переходах и на входах в станции метро оказывались разной высоты. По этой причине падали (и падают до сих пор) не только пожилые люди, но все подряд. Один здоровенный детина при мне оступился и грохнулся на "Войковской", вставая и отряхиваясь, он на чем свет стоит выматерил и "его величество рабочий класс" и советскую власть. Милиционер, оказавшийся рядом, даже ухом не повел. Такое еще несколько лет назад было бы невозможно.
Известный лозунг "незаменимых нет" постепенно перестал работать и всё стало заметно худшеть. В середине 50-х годов, бывая в Москве в отпуске, я обязательно заходил в центральный универмаг Военторга на тогдашней улице Калинина и покупал себе прозапас крахмальные подворотнички для кителя, они были удобны и практичны, в Севастополе таких не было. Теперь же, много лет спустя, мне как-то понадобился такой подворотничек. Оказывается, их нет. Продавщица, эдакая особа в форменном халатике с жетоном Главного управления торговли министерства обороны СССР, назидательно объясняет:
- Больше их не будет. Умер старичок-китаец, он один их делать умел. Теперь никто их делать не будет.
Такая же история произошла с авторучками. Умер умелец, еще с довоенных лет ремонтировавший все виды авторучек в магазине на Старом Арбате, и делу конец. Теперь ручку даже с золотым пером, хоть выбрасывай. Или ремонтируй сам. И так почти в любом деле. В жизнь стал входить, как я его для себя определил, универсальный принцип развитого социализма - принцип самообслуживания. К слову сказать, даже набойки на каблуки я стал делать сам: не надо стоять в очереди, да и качество гарантировано!
Признаки неблагополучия по-своему обозначились и на работе. Период внедрения, когда приходилось использовать любые, от уговоров до угроз, средства давления на организации-источники входной информации АСУ, закончился. Романтический азарт борьбы (однажды, к примеру, пришлось ругаться даже с заместителем министра связи и угрожать ему неприятностями в отношениях с Моссоветом) постепенно перешел в обычное рабочее русло. Мы, я имею в виду наш отдел, наконец смогли немного перевести дух. И вот тут я стал чувствовать, что у меня помаленьку начинает теряться дружеский контакт с частью моих сотрудников, точнее сотрудниц. Я не понимал, в чем тут дело, пока случайно не столкнулся с Н.Д. и Р.М., которые отнюдь не в обеденный перерыв поднимались по лестнице запасного выхода с доверху набитыми хозяйственными сумками. Обе они покраснели, неловко почувствовал себя и я, и не мог скрыть своего удивления.
Через полчаса ко мне вошла Р.М., она была более решительной, и заявила:
- Мы, конечно, виноваты. Но посмотрите, что в других отделах делается. Там все в магазины ходят в рабочее время и никто им замечания не делает. Им, конечно, проще: сказал, что иду в район и всё, никто время засекать не будет... А в нашем отделе как на военной службе!
Я молчал, а Р.М. продолжала:
- Женщинам же на семью готовить надо. Пусть уж мужчины работают как следует, а мы помогать будем. Мы же не злоупотребляем, после работы не успеешь, везде очереди.
Невесело улыбнувшись, я ответил, что если очень понадобится, то пусть спросят разрешения, я всегда отпущу. Но это исключение, рабочее время для работы.
Разговор этот мне запомнился, хотя ситуация была, вообще говоря, обычной. Я задал себе вопрос: сколько времени может выдержать подобное своеобразное "моральное давление" своих подчиненных обычный средний начальник? Другими словами, зачем ему быть "лучше других"? Никаких материальных выгод от укрепления дисциплины, от повышения уровня эффективности работы и своей и подчиненных, практически не существовало. Премия, хотя она и называлась так, была просто гарантированной и очень маленькой добавкой к окладу, давалась она за выполнение плана, а план выполнялся всегда, в крайнем случае, он "корректировался" вышестоящей инстанцией и считался выполненным. Невыполнение плана в стране с плановой экономикой было бы скандалом. На самом высоком уровне я знаю всего два случая невыполнения планов: это 1941 год, начало войны, и 1958 год, когда при Хрущеве один раз пятилетка была заменена семилетним планом развития народного хозяйства СССР.
Условий для поощрения качества работы "по горизонтали", то есть оставаясь на своем месте, не имелось: оклады были фиксированными по всей стране, а "вилка" в пределах должностного оклада не была существенной. Зато был открыт путь "по вертикали". Вполне приемлемый для первичных уровней, он от ступени к ступени "вверх" становился однако всё более тормозным. Во-первых, значимые должности могли занимать лишь номенклатурные работники, а они подбирались по политическим, прежде всего, а не деловым качествам, и требование это по мере движения вверх все более ужесточалось. Во-вторых, достигнув определенного уровня, отнюдь не большинство таких кадров стремилось продолжать карьеру. Причины разные: от возраста и здоровья, до обычной малограмотности или отсутствия честолюбия.
Таким образом, постепенно все уровни управления оказались (я почти не утрирую) занятыми руководителями, находящимися в "горизонтальной" ситуации. Говоря чуть ранее о том, что выхода из нее не было, я имел в виду экономический выход, административный же был: надо было увольнять ненужных людей. Но это было делом трудоемким и длительным, проще было "не возникать". Был еще и "идеологический" выход - за счет использования энтузиазма. Он давал хорошие результаты с естественно романтической молодежью: освоение целины и строительство БАМа тому пример. Анализ можно было продолжать и дальше, но для меня стала очевидной кособокость экономики, ее соскальзывание к застойной неэффективности: соскальзывание некому было задерживать, получалось, что в стране нет хозяина, Не могло же Политбюро и ЦК управлять сразу и всем, а другого собственника не было. Экономика была политической, а отнюдь не экономной.
Никакого одноразового прозрения у меня не было, я лишь постепенно стал понимать, что наша экономическая система, или, как ее гордо называли в партийной прессе "единый народнохозяйственный комплекс, охватывающий все звенья общественного производства, распределения и обмена на территории страны" малоэффективна, а в некоторых своих частях просто является государственной богадельней.
В те годы мне еще казалось, что наличие номенклатурных должностей и назначение на них волевых и образованных людей (подбор и расстановка кадров) служит достаточной гарантией против экономической кособокости. Эта гарантия мне виделась в партийной дисциплине, у номенклатуры она была не хуже военной. Один мой хороший знакомый, в свое время секретарь Куйбышевского райкома партии в Ленинграде, говорил:
- Я солдат партии.
С ранних лет я и думал и верил, что после Октябрьской революции главным делом для партии является не борьба за власть, а реализация ленинского утверждения о том, что после завоевания власти "...политические задачи занимают подчиненное место по отношению к задачам экономическим"; что самой интересной для нее политикой является экономика, поскольку политика есть ни что иное, как концентрированная экономика и само учение Маркса есть учение прежде всего экономическое. Идеологическая и кадровая работа партии, казалось, не противоречила этому, но... кособокость экономики не только не уменьшалась, а даже постепенно нарастала, число явлений, необъяснимых с точки зрения моего здравого смысла с какой-то дурной закономерностью умножалось.
То, что цены годами оставались постоянными, было хорошо и воспринималось это как преимущество планового начала при социализме (как и отсутствие безработицы), но вместе с этим постоянно падало качество, а дешевые товары исчезали, превращаясь в дефицит, или, как тогда деликатно писали, "вымывались" из торговли. На ухудшение качества я обратил внимание. Это было в начале 60-х годов, когда я получал вторую, после введения их в форму одежды, кремовую рубашку с карманами. Первая рубашка, точнее, рубашка первого выпуска, была удобной, очень аккуратно сшитой, имела пуговицы двух размеров и еще ряд деталей, которые при желании можно было бы назвать даже лишними. Вторая же рубашка, ее я, кажется, получал через год, была, несмотря на тот же рост и размер, поуже в плечах, с менее аккуратной строчкой, с одним видом пуговиц и отсутствием петелек для пристегивания рубашки к брюкам. Таким образом была снижена себестоимость, о чем можно было рапортовать как о достижении вышестоящему начальству или инстанции.
Это явление было всеобщим, все уже привыкли, что после первого выпуска любой товар сразу теряет качество; так, например, было с духами "Белая Сирень", выпускавшимися Ленинградской парфюмерной фабрикой и вначале очень нравившимися Татьяне.
Постепенно но верно из продажи стало исчезать несладкое печенье и крекер. Казалось
бы, почему? Оказывается они были дешевы и тем самым тянули финансовые показатели
кондитерской отрасли вниз. Сахар был относительно дороже соли, муки и дрожжей
и его не стесняясь вкладывали куда надо и не надо. Торговля, по той же причине,
в неуклюжей рекламе и в выступлениях своих руководящих товарищей уверяла, что
наш советский народ по своей национальной сути является сладкоежкой.
Сахар, а его нам очень много поставляла Куба, форпост социализма в Западном
полушарии, в свою очередь оказался не таким уж дорогим по отношению к другим
продуктам, что в конце концов привело к махровому расцвету самогоноварения.
Крепкие вина и водка были достаточно дорогими, самогон же из сахара оказывался
раз в десять дешевле. По этому поводу "БиБиСи", хотя ее и глушили,
ехидно отмечала, что Фидель Кастро успешно спаивает Советский Союз и конца этому
при нынешней экономике не видно.
Китай в тот период поставлял нам много ширпотреба, в том числе и текстиль. Размеры готовых изделий строго соответствовали нашему ГОСТу, но постепенно дело пришло к тому, что наша та же рубашка одного и того же размера стала меньше китайской! Такая же метаморфоза произошла по отношению к египетским товарам. То же самое происходило с обувью, кроме, пожалуй форменной, где существовала военная приемка, хотя и в этом случае качество ухудшалось.
Никакого разумного объяснения всему сказанному я не находил, а признать, что имеет место растущее воровство в государственных масштабах я еще не был готов. Так же, как не очень верил, что значительную роль в товарообороте играет теневая или "левая" экономика, хотя примеры не фельетонные из газет, а из обычной жизни мне, конечно, были известны. Не могу не вспомнить тетю Шуру, дальнюю Иринину родственницу, жившую в Битце и державшую кур и козу. Она, как и все тамошние жители, покупала комбикорма (их не было в государственной продаже) у регулярно наезжавших "колхозников". Все знали, что корма ворованные, но деликатно и не без юмора, с легкой руки тети Шуры, называли всё это дело "левым сервисом".
Объяснение всему происходящему я считал нужным искать в причинах более высоких и обобщающих по сравнению с уровнем конкретных бытовых примеров, тем более, что последние касались главным образом второстепенной, как считалось, части экономики - ее "группы Б". Рассматривая экономику как сложную (централизованную, с большим количеством уровней иерархии) систему, я одной из возможных причин ее неэффективности видел в запаздывании сигнала обратной связи. В том случае, когда отклик на команду из центра управления приходит слишком поздно, система становится неуправляемой. В этом я и видел, прежде всего, причины неэффективности, а попросту говоря безобразий, творящихся в нашей плановой и, тем самым, передовой экономике. Выход из положения я видел в использовании автоматизированных систем управления (АСУ). Они, я считал, будут своеобразным "автопилотом", управляющим нашим народным хозяйством. Собственно мои мысли были сродни идее академика В.М. Глушкова о создании единой государственной системы вычислительных центров для управления экономикой страны.
Я был уверен, что наша социалистическая экономика выше капиталистической, надо лишь ее разумно подправить. Одним из таких возможных улучшений я считал разделение промышленности. Одной ее частью - тяжелой промышленностью или, группой А - должно по-прежнему управлять государство, так же, как и крупной торговлей. Легкая же промышленность, группа Б, и мелкая торговля вместе с общественным питанием и частично городским транспортом передаются в аренду частным лицам. В этом случае монополизм будет ограничен и возникнет благотворная конкуренция за привлечение рабочей силы.
Идея разделения была не моей, а французских социалистов (не коммунистов!). О ней я прочитал в "Правде", когда велась экономическая дискуссия в преддверии XXVI съезда КПСС. Пожалуй впервые именно тогда я осознал, что не верю больше в порочность частной собственности.
Среди материалов дискуссии мне понравилось также дельное, на мой взгляд, предложение одного инженера. Он предлагал сократить огромное количество министерств до числа категорий в соответствии с Международной классификацией изобретений. В этом случае министерства несли бы ответственность за выпускаемую продукцию с начала до конца, то есть от сырья и до готовых форм и, кроме того были бы автономны по отношению друг к другу. На это предложение был даже опубликован ответ одного из руководителей Госплана, суть которого сводилась примерно к тому, что предложение хорошее, но принять его нельзя, мы к этому еще не готовы.
Надежды на более или менее серьезные изменения не оправдались. Несмотря на записанные в пухлых и многословных решениях XXVI съезда требования "органического соединения достижений научно-технической революции с преимуществами социалистической системы народного хозяйства" и очень близкого мне по работе "совершенствования ... математического обеспечения, средств и систем сбора, передачи и обработки информации", всё осталось, как было. Съезд отшумел, как очередная пропагандистская кампания. Но осталась одна фраза, сказанная Брежневым, которая в отличие от съезда, вошла в историю: "Экономика должна быть экономной - таково требование времени". Съезд ее встретил аплодисментами!
Конечно, общие соображения и конкретные примеры убедительны, но последнюю точку в понимании настоящего неблагополучия в экономике мне пришлось поставить только тогда, когда я нехотя и с огорчением осознал, что АСУ "КУРС", в общественной необходимости которой я был убежден, оказалась, по сути своей, никому не нужной. Другими словами, она не работала как инструмент управления. Помимо основной причины отторжения (достижения НТР за исключением "космоса" и военного дела плохо сочетались с социализмом), были и другие, я бы их назвал человеческими, причины: недостаточный уровень образованности, пенсионный или предпенсионный возраст ЛПР114 и отсутствие экономической заинтересованности.
Так или иначе, но главное для меня было сделано: выполнены политические или, лучше сказать, идеологические требования Партии; внедрена, пусть командными и административными, а не экономическими методами, по определению прогрессивная АСУ; обеспечена ее работа за счет финансирования "отдельной строкой" из бюджета города.
Сознание выполненного долга было само по себе наградой, а кроме того, я утешал себя тем, что у АСУ есть будущее, и она непременно и все более будет становиться нужной. Б.Г. по этому поводу говорил, что мы оказались бегущими впереди паровоза, который нам тогда представлялся автоматизированной распределительной экономикой в духе романтических представлений В.М. Глушкова, являющегося своеобразным крестным отцом АСУ "КУРС".115 Мой непосредственный начальник, без чьей решимости, а так же опыта и знания московских коридоров власти дело невозможно было бы довести до конца, по-моему, тоже довольствовался самим фактом: дело сделано, а сознание выполненного долга само уже по себе награда.
Конечно, я преувеличил, когда сказал, что система оказалась ненужной. Это не совсем так, она оказалась очень нужной для некоторых городских научно-исследовательских и других организаций. Кроме того, она привела в порядок всю "исторически" сложившуюся систему распределения, алгоритмизировав ее и тем самым прояснив "закоулки" возможных злоупотреблений таким дефицитным продуктом, каким является бесплатное (муниципальное) государственное жилье. Я узнал много интересного, но это предмет отдельного рассмотрения, а здесь я хотел бы упомянуть о двух моментах.
Один из них - наличие привилегированных организаций, имеющих право самостоятельно, минуя исполнительные органы власти (исполкомы советов), выдавать ордера на получение жилья. У них даже цвет ордера был особый, красный. Жилищный кодекс РСФСР такой возможности не предусматривал. Сделанное "открытие" вызвало у меня какое-то смешанное чувство. Во-первых, зачем скрывать, лучше просто записать в кодекс, во-вторых, нехорошо, что такие авторитетные организации так напрямую используют свое "начальственное" положение, получается, что власть сама себе цель, а не средство укрепления социальной справедливости. На память пришли романы Т. Драйзера, читанные в молодости. Казалось бы, что общего у американского капитализма с нашим развитым социализмом? А общее было. Бедных москвичей из центра ("Старой Москвы") в процессе массового строительства переселяли в дешевые дома на окраинах, а центр застраивался "кирпичем", дорогими домами индивидуальных проектов, и заселялся, как и у них, сильными мира сего. Но была и разница, у них надо было платить деньги, а у нас надо было занимать соответствующее положение. Справедливости ради надо сказать, что при переезде из центра жилищные условия улучшались: семьям предоставляли отдельные квартиры.
Автономно распоряжаться жильем могли ЦК КПСС, Верховные Советы СССР и РСФСР, ВЦСПС, КГБ... Для меня это было понятным, но увидев в списке Союз Писателей СССР я не мог сдержать улыбки удивления: вот уж действительно инженеры человеческих душ.
Вторым моментом, связанным с работой над АСУ, было окончательное убеждение в универсальности денег и их, если так можно сказать, демократизме по сравнению с прямым натуральным распределением. Всё подтверждало слова, услышанные ранее от Владимира Леонидовича, деньги - действительно величайшее изобретение человечества. Теперь это я мог бы подтвердить цифрами (килобайтами) информации, которую приходилось и хранить и обрабатывать для бесчисленных показателей и реквизитов. И, тем не менее, никакая "балльная" система оценки не могла заменить денежную, или, в конце концов, сводилась к ней же. Денежная честнее и проще: сколько заработал, на столько и покупай! И не жалуйся, что из двух одинаковых квартир та, из которой глядеть в окошко приятнее, стоит дороже. В баллах это не выразишь, а в рублях, пожалуйста!
Прежде чем закончить эту главу, я позволю себе остановиться еще на ситуации с такси. Она для меня была и образцом и примером постоянного конфликта между экономикой, идеологией и даже этикой. Еще в школе я читал, что после революции профсоюз официантов Петрограда принял резолюцию об отказе от чаевых, считая, что они должны, как и рабочие, получать только зарплату, а чаевые унижают их человеческое достоинство. С детства считая себя новым человеком, я очень долго не мог избавиться от чувства неловкости, когда приходилось "давать на чай". Особенно неловко я чувствовал себя, когда был в форме и был как бы обязан, чтобы не выглядеть "жмотом", платить сверх показаний счетчика. Вместе с тем, меня задевало, что эти деньги идут не государству, чья машина используется, а частному лицу. Почему нельзя такси сдать в аренду и брать налог? Вот тогда чаевые я давал бы оправданно, - за качество работы таксиста!
Конечно, я понимал, что мои переживания и яйца выеденного не стоят: "сверх" брали охотно и даже требовали их, но встречались, хотя и редко, шоферы такси, видимо романтики с детства, которые брали точно по счетчику. Были! Причем, не только моего возраста, но и молодые ребята.
При всем сказанном, мое критическое отношение к экономике было критическим отношением к своей, нашей экономике, а капитализм продолжал оставаться антиподом по-прежнему. Я исповедовал положения основ марксизма-ленинизма и политэкономии, из которых следовала имманентная агрессивность капитализма-империализма и невозможность развития нашего антипода на своей собственной экономической основе. Тем не менее, как это было в случае с "разделением" промышленности, я стал понимать неизбежность конвергенции социализма и капитализма в экономике. Но не в идеологии! Надо сказать, что понятие конвергенции, появившееся в средствах массовой информации, имело тогда явно выраженный негативный смысл. Тот же смысл имело понятие постиндустриальное общество: ничего подобного быть не может, за капитализмом неизбежно идет социализм.
Так или иначе, к началу 80-х годов, после XXVI съезда КПСС, у меня больше не оставалось иллюзий о возможности скорых и эффективных преобразованиях в нашей экономике. Однажды, рассуждая на эту тему с одним из молодых моих сослуживцев, я услышал от симпатичного и хорошо образованного А.К. следующее:
- Не построим мы коммунизма, пока не воспитаем у людей коммунистическое сознание. Всё можно сделать, если воспитать сознательного и честного человека, но... вряд ли это возможно.
Я согласился с А.К: в конце концов я тоже считал, что всё упирается в человеческие качества. При этом мы оба еще не потеряли уверенности, что хорошие человеческие качества можно воспитать. А если они плохие, то перевоспитать.
Дома за ужином я пересказал Ирине этот наш разговор. Она, как-то устало улыбнувшись, мягко заметила:
- Ты знаешь, уже буквально с грудничка можно определить, вырастет ли хороший человек, или преступник. Можно обучать, воспитывать, стараться, но злой по рождению человек таким и останется. Я это знаю, я несколько лет была директором комбината ясли-детсад на Севере. Был один такой татарченок, что с ним ни делали, так и не смогли ничего добиться, потом он почти сразу попал в детскую колонию... Если ребенок с детства мучает животных, из него не получится доброго человека, младенцев злу специально никто не учит! Они еще говорить не умеют, а различить уже можно.
Я вспомнил книгу Хьюлета Джонсона, прочитанную несколько лет назад, "Христианство и коммунизм". Корни обоих учений общие: уверенность в необходимости изменения природы человека, для чего вполне достаточно лишь волевого усилия. К последнему должно подготовить воспитание, для коммунизма - идеологическое. На него я, несмотря ни на что, еще уповал, как думаю, и А.К.
Позднее от такого рода раздумий у меня появилось нечто вроде афоризма: "Если хочешь социализма, иди в монастырь!" В самом деле, есть выверенная идеология и все другие атрибуты социалистической идеи, включая отсутствие частной собственности. Нет разве что достижений НТР и возможности состоять в браке!..
Итак, я пришел к убеждению, что социалистическая экономика пришла в противоречие с фундаментальными свойствами человеческой личности. Или с человеческими качествами. Надежда, что их можно поправить воспитанием, основанным на коммунистической идеологии, оставалась...