МЕТАНОЙЯ
В своем первоначальном (греческом)
звучании метанойя есть просто раскаяние,
то есть полная и необратимая перемена мысли.
Самым радостным и ярким событием в последующие годы было утро 22 августа 1991-го. Трое суток назад Москва проснулась от танкового гула и объявленного перехода власти в руки Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР во главе с вице-президентом Янаевым. Это было в понедельник 19 августа, газет не было, но радио и телевидение постоянно передавали "Заявление советского руководства", "Обращение к советскому народу" и другие документы ГКЧП. В перерывах, как при смерти генсеков, звучала классическая музыка. На этот раз, однако, она не была траурной, лилась музыка Чайковского, его "Лебединое озеро". Было не по-летнему очень холодно, все время шел дождь. Ничего не поделаешь, подумал я, революции и перевороты всегда совершаются в столицах. Придется книгу, которую я пишу, теперь прятать...
Не буду описывать происходившие события, скажу только, что Бог, Ельцин и Москва спасли Россию. Здесь нет никакого преувеличения, всё висело на волоске. К вечеру 21-го дождь кончился и утро 22 августа было солнечным, а голубизна неба -первозданной. Накануне, как и в предшествовавшие дни, радиостанция "Эхо Москвы" обратилась с призывом собраться на площади у здания Верховного Совета РСФСР для поддержки президента России, поскольку ГКЧП выступал как бы от имени СССР. Замечу попутно, что если бы не ГКЧП, то (это мое мнение) у СССР был шанс сохраниться достаточно долго в виде конфедерации.
И вот мы с Сережей, моим внуком, стоим на площади у "Белого дома". Какие удивительно светлые лица у собравшихся! Все дружелюбны, вежливы и внимательны, помогают друг другу найти место, чтобы лучше видеть трибуну, опоясанную огромным бело-сине-красным полотнищем, не слышно ни одного бранного слова. Мои чувства мало отличаются от восторга, испытанного 9 мая 45-го года на Дворцовой площади. Победа! Переворот не прошел!
Воодушевление переходит всякие пределы, когда Борис Николаевич зачитывает подписанный на глазах у всех Указ, и безымянная площадь перед зданием становится площадью Свободной России. На флагштоке здания впервые в послереволюционной истории поднимается трехцветный русский флаг. Многие плачут, стотысячное "Ура!" несколько раз волнами прокатывается из конца в конец площади. Слышны и "Виват Россия!", "Ельцин-Ельцин-Ельцин!", "Мы победили!", "Долой КПСС!", "Да здравствует Россия!"... После митинга становлюсь в одну из очередей и подписываюсь под обращением об упразднении политорганов в Вооруженных силах.
Отправляясь домой, берем с Сережкой на память по нескольку небольших осколков от булыжника из свежей, но уже ставшей не нужной баррикады у мостика. Рядом с ним памятник, на нем фигуры с красным знаменем: Пресня 1905 года, в бронзе. Привычные и стершиеся словосочетания история повторяется и колесо истории внезапно наполняются неожиданным первоначальным смыслом. Я почти физически почувствовал дуновение нового времени. "Моя эпоха" ушла, прощалась.
Не так знаменательно, но тем не менее очень отчетливо это "круговращение истории" я ощутил весной 1994 года в одном из небольших залов Музея Вооруженных Сил России. В витрине под стеклом я увидел пожелтевшую листовку с обращением. В нем говорилось:
СЛУШАЙТЕ РУССКИЕ ЛЮДИ!
За что мы боремся?
За поруганную веру и оскорбленныя ея святыни.
За освобождение Русскаго народа отъ ига коммунистов, бродягъ и каторжниковъ
в конецъ разоривших Святую Русь.
За прекращенiе междуусобной брани.
За то, чтобы крестьянинъ, преобр?тая въ собственность обрабатываемую имъ землю,
занялся бы мирным трудомъ.
За то, чтобы честный рабочий былъ обеспеченъ хл?бом на старости л?т.
За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси.
За то, чтобы Русскiй народъ самъ выбралъ бы себ? хозяина.
Помогите мн?, русскiе люди, спасти родину!
Генералъ Врангель. (Типографiя Политической Части
Штаба Главнокомандующего В.С.Ю.Р.)
Если бы не устаревшая орфография и подпись генерала белой гвардии, всё изложенное
по существу мало чем отличается от направленности современных реформ. А семьдесят
пять лет прошло.
Не менее сильное впечатление я испытал года два спустя, когда увидел сияющее
золото главного купола Храма Христа Спасителя в непередаваемой голубизне московского
неба. У меня сжалось сердце: я видел, как разбрасывали камни и вот я вижу, как
их собирают! Светлана, моя кузина, дочь дяди Фили, с которой мы отправились
посмотреть на памятные с детства места, не может несколько минут говорить...
Я уже писал, что с Борисом, после ухода его в запас, мы регулярно видимся, и за чашкой кофе или рюмкой кристалловской водки обмениваемся мыслями. Какой это дар небес - дружба с юности! Мы редко расходимся в восприятии происходящего, разве что в несущественных деталях. Недавно я попросил Бориса записать однажды высказанный им почти афористический взгляд на социальную историю. Со свойственной ему изящной обязательностью Борис сделал это, предпослав кредо несколько строк:
Если отбросить<...> детали, то движущая сила истории предстанет в виде отвратительной серии драк между богатыми и бедными. Сначала наиболее сильные и бессовестные отнимают всё, что только возможно у тех, кто послабее. Потом, когда обедневшие уже не в состоянии существовать, они сговариваются и идут грабить богатых. Ограбив, они, как им кажется, создают справедливое общество, но взявшие власть бывшие бедные сразу начинают грабить очередных слабых и становятся новыми богатыми. Процесс периодически повторяется. Ученые обосновывают это как закономерность, и пишут что-нибудь вроде Происхождения частной собственности, ограбления называют революциями, а продолжающийся процесс все больше обагряется кровью.
Короче можно это сформулировать так:
Сильные грабят слабых, становятся богатыми. Обездоленные слабые, потеряв терпение, грабят богатых и сразу же начинают грабить оставшееся большинство слабых. Затем процесс повторяется. На том и стоит история человечества<...>.
Не могу не привести еще один эпизод. Совсем недавно из Питера приезжала Наташа, и мы, как обычно, вспоминали былое и немного философствовали. Рассказывая о традиционных встречах выпускников I-ой образцовой средней школы Петроградского района (сейчас это школа № 80), Наташа с восхищением говорила о Марии Юлиановне Поволоцкой, бывшей до войны у них учительницей истории. На встрече 1994 года, когда официальная часть была в самом разгаре, Мария Юлиановна потребовала внимания и голосом, сохранившим металлические нотки властного педагога, сказала:
- Я вас учила истории, но истории я не знала!
В мгновенно наступившей после гвалта и шума тишине, она добавила, что говорит об открывшейся истории.
Слушая Наташин рассказ о самоотверженном поступке ее старой учительницы, я невольно вспомнил знакомое со школьных лет знаменитое сталинское предупреждение о рискованности исторических параллелей. Он высказал его в декабре 1931 года в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом, но оно, по-моему живо до сих пор! Это предупреждение (я бы назвал его заклятием) было необходимым Сталину, иначе вождь советского народа и генеральный секретарь превращался просто в узурпатора. Не случайно были запрещены или осуждены труды А.Л. Чижевского с его космическими, солнечными циклами; Кондратьев с его циклами экономическими; Л.И. Гумилев с циклами развития этносов... Нет смысла перечислять, история начиналась с октября 1917-го, всё, что было до этого - только предыстория! Сам же вождь параллели любил, достаточно вспомнить Ивана Грозного и опричнину.
Действительно, параллели и аналогии дают великолепный материал, превращая историю-летопись в историю-предвидение. Мне кажется, что уже появляется теоретическая история. В чем-то схожая с теоретической физикой, несмотря на свою сугубую гуманитарность. В самом деле, не аналогичны ли константы физики, такие как скорость света, постоянная Планка или ускорение силы тяжести, гуманитарным константам, содержащимся, например, в библейских заповедях? Сотворили себе Вождя-генсека, и имперская конструкция с обожествленным кумиром, несмотря на все заклинания громадного пропагандистского аппарата и невиданные репрессии, рухнула. Заповедь "Не сотвори себе кумира" - это гуманитарная константа, ее не отменишь. Такое же фундаментальное значение имеет неустранимость зла (или Зла). Его количество в нашем трехмерном мире с линейным однонаправленным временем принципиально не может быть равным нулю. Невозможно Царство Божие на земле. Поэтому и не построили мы сказку для взрослых, высшую фазу коммунизма, ограничившись только первой, социализмом, назвав его, для очистки совести, развитым. Построили, а он рухнул, добро бы только у нас, а то ведь и в Польше, и в Венгрии, и в Чехословакии, но, главное, в Германии, в стране, с которой "Мы в книге рока на одной строке".
Я не разъясняю историю, я пытаюсь рассказать о моем понимании ее. Круговращения, их может быть лучше назвать ритмами истории, имеют разные периоды. Для большинства из них продолжительность человеческой жизни, почти ничтожна мала. Но не равна нулю! И в этом смысле она достаточна для узнавания хотя бы крупицы Истины, а знание Божественно, оно почти синоним Бога. Знание приносит отнюдь не одна только наука, его дают и религия, и откровения, попросту называемые интуицией...
Есть процессы, идущие как бы сами по себе, по крайней мере такими они кажутся. Не уяснив причин их возникновения и пытаясь "решить проблему" исключительно силой, мы часто копируем язычников, желающих умилостивить человеческими жертвоприношениями своего кумира, имя которому незнание.
Вернемся к баррикадам, но не на площади Свободной России, а к тем, что стали разделять моих однокашников. В 1990 году, когда в теплый золотистый денек только начавшейся осени, мы отмечали пятидесятилетний юбилей нашей военно-морской спецшколы, всё еще было хорошо. Торжественным построением "спецов"-ветеранов на бывшем плацу у школы командовал Маршал Советского Союза Сергей Ахромеев. Он - из первого нашего выпуска, последний экзамен они сдали 28 июня 1941-го, из этого выпуска живых осталось меньше всех. И вот удивительная, как символ, картина: маршал докладывает капитан-лейтенанту в отставке, ученик отдает честь своему воспитателю. Накануне приехавший из Риги, Герман Янович Эндзелин, несмотря на почтенный возраст, выглядит браво. Выслушав рапорт, он твердым голосом командует: "Вольно!" и обращается к нам. И тут становится заметно, что он очень взволнован: у него несколько раз садится голос и увлажняются глаза.
А через год после Августа 1991-го Сергей Ахромеев покончил с собой. В вышедшей
после его смерти книге "Глазами маршала и дипломата" соавтор Сергея
Федоровича пишет, что всё происшедшее "...он воспринял как грядущую гибель
Отечества и крушение всего, в чем он видел смысл своей жизни".
Очень цельный и честный человек, Сергей, я думаю, был максималистом и, кроме
того, романтиком; веру в идеал он ставил выше реальности. С такой точки зрения
новое становится уже не столько отрицанием старого, сколько его предательством.
Здесь, действительно, тупик. А Сергею - вечная и светлая память...
Между 22 августа 1991-го и 9 мая 1945-го была разница: чувство победы в мае было всеобщим, в августе такой всеобщности не было, много было равнодушных. "Неоднозначно", как тогда стали говорить воспринималось новое время. Пик разлада и общественного раздражения пришелся на 1993 год. Любой разговор мгновенно политизировался! Спорили, вплоть до ругани и потасовки, везде: в очередях, на остановках, в троллейбусах и автобусах. Весной я написал что-то вроде письма на Радио России и в "Независимую газету" с предложением собрать средства на общий памятник и красным и белым, он мне представлялся таким: лежат мертвыми два прекрасных юноши-брата, один со звездой, а другой с крестом на груди. Они убили друг друга в безумном заблуждении, считая что каждый правильнее любит Родину. Над ними распростер крылья русский орел, скорбно опустивший свои головы.
Успеха я не имел, на радио мне отказали через две недели, в газете сразу. Превосходное, хотя и несколько локальное решение этой же проблемы я увидел осенью в Питере, где под родным адмиралтейским шпилем раз в пять лет собирается каждый училищный выпуск. Занавес у нашей клубной сцены состоит из двух половин, на каждой из них - по военно-морскому флагу, слева советский старый, справа новый (хочется сказать более старинный) андреевский. И под каждым лавровая ветвь! Что же касается нас самих, то мы решили впредь за столом больше о политике и религии не говорить.
Как-то почти незаметно для себя я стал касаться событий нового времени, а это уже другая эпоха, другие песни и, естественно новые идеи, идеалы и мифы.
Я долго не мог остановиться на подходящем названии для своего романа с идеологией. Первым были "Рефлексии", название условное, верное по существу, но звучащее сухо и как-то слишком по-ученому. Через некоторое время мне в голову пришли "Удивления, события, объяснения". Поразмыслив, я от такого названия отказался, оно подходило бы к классическим мемуарам, а у меня - нечто вроде повести об эволюции только собственного мировоззрения. Среди других вариантов появлялись "Кто я?", "Был мальчик", "Очарование мнимой цели" и даже "Великий социальный эксперимент. Взгляд изнутри"... Поскольку дело с названием было неспешным, я как-то спросил у Леши Сытина, что он скажет по этому поводу. Не задумываясь, он быстро ответил:
- У Альфреда де Мюссэ есть "Исповедь сына века". Хорошо бы назвать "Исповедь самому себе!"
Я подумал-подумал и решил, что это было бы слишком претенциозно, и продолжал время от времени перебирать возможные варианты. Однажды, при очередной встрече с Борисом, а он всегда находился в курсе моих дел, Борис убежденно, как отрезал, сказал:
- Назови "Свидетель социализма"!
Так появилось название у этой книги. Отвечая же самому себе на вопрос, что произошло со мной, в чем смысл метанойи, вынесенной как заголовок последней главы, я отвечу так: от нормативного, и во многом утопического, средневекового мировосприятия, я, надеюсь, перешел к восприятию окружающего с естественных позиций здравого смысла. Если же сказать немного поэтичнее, вся эта книга - прощание с детством и путь по ступенькам, одна из которых сегодняшний день.
23 февраля 1997 г.
Москва