Предыдущая глава

Содержание

ЛИШНЯЯ ГЛАВА

Внушение - это "изначальный и
неустранимый феномен, фундаментальный
факт психической жизни человека".

З. Фрейд, "Психология толпы и анализ Я"

Лучше иметь хоть какое-нибудь понятие
о философии, чем никакого.

В.И. Вернадский

Эту главу можно не читать, боюсь, что она будет очень скучной, но какая-то внутренняя потребность посмотреть на себя как бы со стороны, на двадцатидвухлетнего, до предела политизированного и от этого самоуверенного молодого человека, у меня есть, и поделать с этим я ничего не могу.

Идейно-политический уровень (так говорили в то время) или степень идеологизации (как сказали бы сейчас) достиг у меня к окончанию училища максимальной отметки. И уровень этот в дальнейшем сохранялся достаточно долго. Дело политического воспитания у нас было поставлено очень серьезно. В училище мы последовательно изучали:

- Историю Великой Отечественной войны, в основу которой легли приказы Верховного Главнокомандующего;

- Основы марксизма-ленинизма;

- Политическую экономию (капитализма и социализма);

- Организацию партийно-политической работы в Военно-морских силах.

Оценки по этим предметам имели подчас решающее значение, в том числе и при назначении на должность при выпуске. В повседневной жизни оценки служили для командования показателем морально-политического состояния любого подразделения, а также оценкой лояльности каждого курсанта в отдельности, то есть мерой его преданности делу партии Ленина - Сталина, идеалам коммунизма и его строительству. В обиходе это считалось просто мерой сознательности.

Важность перечисленных выше политических дисциплин усиливалась необходимостью сдачи по основам марксизма-ленинизма (ОМЛ) и политической экономии государственных экзаментов, в отличие от обычных экзаменов по другим предметам.

Монолитная логика Маркса меня восхищала и казалась безупречной; помню, как читая "Железную пяту"51 Джека Лондона, я с приятным удивлением отмечал близость моего восприятия марксизма с восприятием его Эрнестом Эвергардом. Как и герой "Железной пяты" я был уверен, что гибель капиталистической системы неизбежна.

Впрочем, чего-либо принципиально нового в курсе ОМЛ я не обнаружил. Все основные положения мне были знакомы еще с довоенного детства. Первичность материи была просто более солидной формулировкой обычного утверждения, что "Бога нет", а материалист, если разобраться, был тот же безбожник. Или положение о закономерности смены одной общественно-экономической формации другой и, как следствие, неизбежность замены капитализма социализмом (первой фазой коммунизма). Это положение означало не только то, что наша относительная истина ближе к абсолютной, чем капиталистическая, но было для меня просто другой формой давно известного утверждения о том, что оно, учение Маркса, верно.

Но, все-таки, это частности. Главное состояло в том, что курс ОМЛ будил (или прививал) интерес к философии вообще. Подготовка к семинарам и, особенно, к экзаменам, требовала знания многих первоисточников. Конечно, это были прежде всего работы Сталина, Ленина, Маркса и Энгельса, но - хотя и не в таком объеме - также Гегеля, Канта, Платона... О взглядах других философов, таких, скажем, как Ницше или Бердяев, приходилось узнавать опосредовано - через критику их творчества, содержавшуюся в советской литературе. Добавлю, что освоение таких слов и понятий как солипсизм, трансцендентальный, категорический императив и им подобных, несомненно прибавляло уважения к самому себе.

Курс политэкономии был менее интересен, но наличие в нем формул вроде "всеобщей формулы капитализма", выведенной К. Марксом, Д - Т - Д', обозначений С, V и m - постоянной и переменной составляющих капитала, а также прибавочной стоимости вместе с описанием механизма ее образования, придавали курсу определенную весомость в глазах будущих инженеров.

Капитализм рассматривался исключительно в рамках начала XIX века, и всё в конце концов сводилось к его негативной оценке как общества или экономической системы, основанной на безжалостной эксплуатации человека человеком, и потому безнравственного. Политэкономии социализма отводилось совсем немного времени, и у меня в памяти сохранились лишь утверждение о том, что закон стоимости в социалистическом обществе действует лишь в преобразованном виде, а при коммунизме и совсем отомрет.

Если курс политэкономии базировался на Марксовом "Капитале", то фундаментальной основой ОМЛ был, безусловно, Сталинский "Краткий курс".

Я попытаюсь изложить некоторую последовательность из основных и краеугольных "камней" ОМЛ, тем более, что формулировки "Краткого курса" в моей памяти оказались почти нетронуты временем. Этот феномен касается отнюдь не только меня. Лично, я убежден, что разбуди среди ночи любого из моих однокашников, и каждый, не задумываясь, произнесет: "общественное бытие определяет общественное сознание", "труд из обезьяны сделал человека", "пролетариат - могильщик капитализма", "материя первична, сознание вторично" и еще добрый десяток подобных постулатов! Это перечисление не ирония. Надо отдать должное творцу "Краткого курса": книга многим миллионам людей на протяжении долгих лет заменила Библию...

Хочу еще раз отметить, что ОМЛ, то есть курс основ марксизма-ленинизма, я воспринимал как естественный и обычный курс лекций, иначе говоря, как определенную сумму знаний, а не как символ веры.

Итак, есть материя - первооснова всего, в том числе и реального мира, что нас окружает. Сама наша жизнь есть всего лишь одна из форм существования или движения материи. Более того, оказывается она, жизнь, есть просто способ существования белковых тел. Другими словами, материя есть объективная реальность, в которой мы живем и которая нам дана в ощущениях. Через ощущения (зрение, осязание, слух, вкус, обоняние) человек связан с окружающим миром. Мир принципиально материален и независим от нашего сознания, которое лишь отражает его. Если сказать иначе, то окружающая нас объективная реальность или бытие, в котором мы живем, определяет наше, то есть общественное, сознание.

Сознание является не просто формой отражения действительности, а его высшей формой, присущей исключительно человеку, в котором материя и познает самое себя. Это действительно так: сознание, как и мышление, - продукт мозга, а сам же мозг - орган телесный, то есть сугубо материальный. Тот, кто нормально воспринимает существующий независимо от сознания материальный мир, тот материалист. Тот же, кто считает, пусть в малейшей степени, что сознание отражает не материальное, а противоположное, то есть духовное начало, тот идеалист. Для материалиста первична материя, для идеалиста дух. У идеалиста сознание извращено, и любой идеализм есть неизбежно дорога к поповщине, а любой идеалист есть просто верующий в Бога человек. На самом же деле, и я искренне разделял это утверждение: мир никем не сотворен, вечен, бесконечен и познаваем. Полное знание о мире есть абсолютная истина, к ней мы стремимся и постоянно приближаемся. Знание, которым мы располагаем сейчас, а его добывают наука и человеческая практика, составляет часть абсолютной истины и поэтому является истиной относительной.

Для познания мира, чтобы не ждать от него милостей, а взять их, существует только единственный, научный, метод. Этот метод - марксистский диалектический метод. Он требует рассматривать природу и ее явления:

- как единое целое со всеми его взаимосвязями;

- в соостоянии движения, а не покоя;

- в развитии по восходящей спирали и скачкообразно;

- в борьбе противоположностей.

Этот метод, диалектика, противоположен метафизическому методу, который умозрителен и не основан на чувственном восприятии (метафизика).

Изложенное представляет собой, правда с почти недопустимой мерой огрубления, сущность марксистского философского материализма, "диамата", который, в свою очередь, представляет одну из двух частей марксизма-ленинизма. Другой частью является "истмат" - марксистский материализм в применении его к пониманию истории общества. Другими словами, это диамат, распространенный на изучение истории:

- история закономерна и является точной наукой;

- социализм также точная наука, а не утопия;

- источником всех идей служат условия материальной жизни общества;

Главным условием материальной жизни общества является способ производств материальных благ. Географическая среда и само народонаселение не являются определяющими.

Способ производства материальных благ это:

- орудия производства;

- люди.

Люди в процессе производства вступают между собой в производственные отношения; люди и орудия производства, которыми владеют люди, составляют производительные силы общества.

В свою очередь производительные силы и производственные отношения определяют способ производства. Последний никогда не остается неизменным: в результате разумной деятельности человека (научные открытия, практический опыт) изменяются, то есть совершенствуются, орудия производства (орудия труда и средства производства). Это ведет к изменению производительных сил, а затем и производственных отношений.

История знает пять типов таких отношений:

- первобытно-общинный,

- рабовладельческий,

- феодальный,

- капиталистический,

- социалистический (коммунистический).

Существенным является то, что изменение производительных сил, и тем самым начало изменения производственных отношений, происходит в недрах предыдущего типа этих отношений. Это происходит автоматически, вне зависимости от сознания и воли людей.

Пяти типам перечисленных выше производственных отношений соответствуют общественно-экономические формации, охватывающие все стороны человеческой жизни. Они неизбежно, последовательно и революционно сменяют друг друга. Это положение - закон исторического развития и сердцевина исторического материализма. Все формации, начиная со второй и кончая четвертой (капитализм), основаны на частной собственности и являются поэтому эксплуататорскими.

Капитализм в результате первой промышленной революции (появление паровой машины) и последующего использования электричества создал гигантские производительные силы, орудия производства, и новых людей, новый класс, пролетариев.

С появлением нового класса появляется и новая наука - марксизм. И это закономерно. На смену стихии в развитии материальной жизни общества приходит уже сознательная деятельность нового класса (пролетариата), который будучи эксплуатируемым и отчужденным от всякой собственности, освобождая себя освобождает и все человечество: будет уничтожена вековая несправедливость между общественным характером производства и частным способом присвоения его результатов, прибавочной стоимости.

Чем быстрее произойдет это освобождение, тем меньше жертв капитализм успеет погубить! Поэтому и необходим переход от эволюционного, то есть стихийного, развития к осознанному революционному, от мирного развития к насильственному перевороту: революционеры - это спасители, а "Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым".

Для переворота нужна партия. Такую партию, партию нового типа - коммунистическую партию создал Ленин в России, куда после смерти Маркса и Энгельса и поражения буржуазных революций в Западной Европе, переместился центр мирового революционного движения.

Поскольку эксплуатация человека человеком возможна только за счет того, что частная собственность (точнее право частной собственности) позволяет сосредоточить гигантские средства производства в руках немногочисленной кучки богатеев-капиталистов, необходимо насильственно (сами не отдадут), отобрать эти богатства, созданные за счет эксплуатации трудящихся масс, и сделать их всенародным достоянием. Став хозяином всех средств производства, народ станет трудиться не подневольно, а сам на себя. Производительность труда достигнет невиданно высокого в истории уровня, общественные богатства польются широким потоком, и будет построено коммунистическое общество, на знамени которого засияют слова: "От каждого по способностям, каждому по потребности".

Несколько слов об "Организации партийно-политической работы в ВМФ". Этот прикладной курс нам читался на последнем семестре (дальше уже шла работа над дипломными проектами) и был рассчитан на нас как на будущих командиров-единоначальников, ответственных за все виды подготовки подчиненного личного состава. Главным содержанием лекций были постановления ЦК ВКП(б), приказы, директивы и другие документы, регламентирующие политическую подготовку на флоте. Лекции включали в себя, естественно, и моменты чисто педагогические.

Для политзанятий на кораблях отводился понедельник. Это был "святой" день: после подъема флага матросы, обязательно в чистом рабочем платье, чинно расходились по местам политзанятий. Летом они проводились на верхней палубе, а в другое время и в непогоду - в кубриках и кают-кампаниях. Обязательной принадлежностью занятий была карта Советского Союза и указка, которая особенно трогательно, скажем, выглядела на многотонной броне башни главного калибра. Политзанятия никогда не отменялись, только в самых крайних случаях они переносились, да и то, только с разрешения вышестоящего командования. С матросами, не присутствовавшими на основных занятиях из-за вахты или других уважительных причин, обязательно проводились дополнительные занятия. Все эти мероприятия придусматривались корабельным распорядком дня. Особенно строго за проведением политзанятий стали следить после соответствующего постановления ЦК ВКП(б) 1946 года, когда система политического просвещения была организована в масштабе всей страны. Но я уверен, что нигде она не была так хорошо организована, как на флоте.

Марксизм-ленинизм стал, я повторюсь, моим мировоззрением. Я совершенно искренне был убежден в правильности учения, основоположниками которого были Маркс и Энгельс, а гениальными продолжателями Ленин и Сталин. Подкупала простота, с которой учение объясняло окружающее, а простота у меня всегда ассоциировалась с гениальностью, ибо кто не знает известного: "Просто, как все гениальное!" У меня не было никакого сомнения, что коммунизм мы построим обязательно. Я тогда верил в изначальную безгрешность человека: стоит человеку получше, подоходчивее объяснить идеалы коммунизма, и он от них никогда не откажется: они ведь хорошие и правильные. Среди моих однокашников были неприятные по тем или иным причинам мне люди, но врагов не было, и я был уверен, что коммунистическая идея вообще всех сделает если не братьями, то уж во всяком случае неврагами. [Как коммунист и большевик (член ВКП(б)), я был атеистом и считал, что "Человек рожден для счастья, как птица для полета", и что покончив с капитализмом, уродующим человека, мы, наконец, очистим его от всякой скверны. В этом, я считал, и состоит смысл перехода от предыстории и истории, скачок в царство свободы, в коммунизм, где будут жить новые люди.]

Все только что сказанное не означает, что у меня не было вопросов или сомнений. Если с пролетариатом была полная ясность, то с интеллигенцией, крестьянством и просто с народом дело обстояло несколько иначе.

Изначально пролетариат беден и неграмотен. Чтобы сыграть свою историческую роль он должен быть просвещен, иначе он будет бороться только за свои экономические, то есть непосредственно его касающиеся интересы. Его просветителем может стать лишь интеллигенция (у нее знания), поэтому и марксизм в рабочее движение привносится, а не вырабатывается самим пролетариатом.

Из сказанного, казалось бы, следовало, что революционная роль интеллигенции по крайней мере сопоставима с ролью пролетариата, не говоря уже о крестьянстве. В конце концов и Маркс, и Энгельс, и Ленин были сами "интеллигенцией"! Так нет, те - классы, а интеллигенция - "прослойка", да еще "дьявольски неустойчивая", какая-то "служанка". Первоначально служанка буржуазии, а теперь неизвестно и кого...52

Какой-то выход из этого обидного противоречия я находил в том, что есть, так сказать, интеллигенция вообще, и интеллигенция прогрессивная, овладевшая марксизмом-ленинизмом. Именно она выстрадала и отстояла это великое учение в борьбе с разного рода ревизионистами, оппортунистами, социал-демократами, уклонистами и другими прислужниками буржуазии, нашими идейными врагами. Короче говоря, прогрессивная интеллигенция - это партийная интеллигенция. Отсюда было уже рукой подать до партии, которая есть "ум, честь и совесть нашей эпохи". Но даже после этого обидность "прослойки" не исчезала... Своеобразным утешением была мысль о том, что при коммунизме, который, как я считал, не за горами, общество будет бесклассовым и вопрос снимется сам собой.

Что касается крестьянства, то дело было в следующем: я не мог понять, почему колхозы так долго не становятся совхозами: ведь в них эффективность труда должна быть выше, поскольку они базируются на общенародной форме собственности, которая более совершенна, чем колхозно-кооперативная. Я помню, как этот вопрос мы однажды обсуждали с Геной, возвращаясь по многолюдному, сияющему огнями Невскому проспекту из увольнения. Мы оба не понимали, почему так медлят с переводом колхозов в совхозы: ведь сельскохозяйственный рабочий это как раз то, что нужно не только для социализма, но и для коммунизма. Именно в сельскохозяйственного рабочего должен, по нашему мнению, превращаться сельскохозяйственный пролетарий (то есть бедняки и батраки), бывший главной силой в коллективизации.

Слабость и запущенность колхозов была нам известна, мы ее видели собственными глазами: во время войны нас не единожды привлекали, конечно эпизодически и на короткое время, помогать в уборке урожая и других сельскохозяйственных работах. Поэтому мне казалось, что совхозы помогут справиться с последствиями войны быстрее, поскольку они чисто государственные предприятия в отличие от колхозов.

Замечу, что слова крестьянин и крестьянство практически отсутствовали в обиходной речи, употреблялись слова колхозник, колхозница, колхозный (строй) и изредка, когда говорилось о наших исторических достижениях в сельском хозяйстве, колхозное крестьянство. Никакого сомнения в более прогрессивном характере коллективного ведения сельского хозяйства по сравнению с единоличным у меня не было, как не было и сомненья в изначальной добровольности колхозов.

Еще в классе третьем или четвертом мы с Вилькой прочитали книжку "Джек Восьмеркин американец". В ней в совершенно романтических тонах и так же занимательно, почти как в "Робинзоне Крузо", описывалось создание на пустом месте (разоренная деревня) сельскохозяйственной коммуны. Только Робинзон был один, а здесь - небольшой коллектив. Автомобиль, привезенный бывшим эмигрантом, решал мгновенно все проблемы, и русская исконная смекалка, соединенная с американской деловитостью, за один сезон с революционным размахом, создали процветающее хозяйство и очень симпатичных коммунаров.

На родине отца, в Шабалинской, когда в 1933 и 34-ом году летом мы там гостили, я спрашивал, есть ли в деревне колхоз, и был совершенно удовлетворен, что колхоз есть. Единственное, что меня удивляло, это то что мои деревенские ребятишки-сверстники верили в Бога, и перед тем, как нырнуть с мостков в речушку (это место называлось омутом) крестились. Жизнь в Шабалинской была вполне благополучной, как она и должна была быть, по моим представлениям, в каждом колхозе. Там даже жнейка была американская (Маккормик, дореволюционная, но это неважно). Это как-то роднило книжные и реальные мои представления о деревне, коммуне и колхозе... Поэтому виденное разорение колхозов во время войны и после нее я связывал исключительно с немецким нашествием. Ни о каких злодеяниях периода сплошной коллективизации я и понятия не имел, тем более не мог представить себе, что речь идет о миллионах загубленных жизней. Мне казалось, что тогда главными были моральные мучения (как у Нагульного в Шолоховской "Поднятой целине") от расставания с собственностью. Конечно, не с личной, а частной. Коллективизацией, я считал, мы блестяще разрешили крестьянский вопрос. Мы не пошли ни по мучительно долгому "прусскому пути", ни по быстрому "американскому" фермерскому. Они оба капиталистические, а мы предложили наш коллективный, социалистический, единственно правильный путь. Притом, первыми в мире!

Не до конца ясно было и с народом. Все ли, кто живет в стране, являются народом? До революции, явно, не все: зачем бы тогда народникам ходить в народ? Мое представление о народе, а оно сложилось еще в школе, было таким: народ свят, но темен. Изначально народ - это крестьяне. Возникающий с развитием капитализма пролетариат - тоже народ ("Вышли мы все из народа..."). Царь, бояре, позднее помещики и фабриканты, вообще капиталисты, - это уже не народ, а его угнетатели. Иначе и быть не может: именно против них народ поднял восстание и совершил Великую Октябрьскую социалистическую революцию. И теперь мы уже все народ, и народ не темный, а всеобщеграмотный. Отдельный человек, если ему плохо, ни в чем не виноват, виноват общественный строй, при котором он живет, общественно-экономическая формация. Социалистический строй именно и позволяет впервые в истории создать счастливого человека. А раз так, раз все мы народ, то и интеллигенция это часть народа. Почему же она не класс, а прослойка? Особенно нелепо это стало мне казаться после окончания войны: ведь воевали-то все!

Кроме сказанного об интеллигенции, крестьянстве и народе, у меня были и еще некоторые сомнения, на которые я сам себе не мог удовлетворительно ответить. Например, почему в США, самой капиталистической стране, лидере капитализма, нет никакой революции и компартия там так малочисленна. Ответ, который давался на лекциях, сводился к тому, что миллионеры-капиталисты за счет своих сверхприбылей просто подкупают верхушку рабочего класса, продажную "рабочую аристократию", и раскалывают тем самым изначально революционное рабочее движение, сводя его к забастовкам с экономическими, а не с политическими (!) требованиями. (В то время мое представление о капитализме было чисто марксистко-ленинским. Ни о какой "революции Рузвельта" в лекциях и речи не было, тем более, о внутреннем рынке как стимуляторе и производства и повышения уровня жизни всего народа).

Недоумение вызывала также многочисленность идейных врагов марксизма-ленинизма, точнее, генеральной линии партии, ее ленинского, а позднее сталинского курса. Объясняли это нам и особой требовательностью партии к чистоте учения, и буржуазным происхождением конкретных врагов или, если с происхождением было в порядке, перерождением и частно-собственнической психологией, и "родимыми пятнами" капитализма в сознании, и влиянием капиталистического окружения, и, наконец, прямым подкупом агентами иностранных разведок. И тем не менее, перечень врагов партии казался слишком большим, было непонятно, почему они в конце концов против коммунизма.

Представление о количестве "врагов народа" у меня связывалось просто с числом фамилий (Троцкий, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Рыков...) мелькавших сначала в газетах и радиопередачах, а потом вошедших в учебники и школьную литературу и ставших врагами-классиками, если можно так сказать. Набор этих классических врагов ("врагов народа") составлял несколько десятков человек. Все они были до своего осуждения видными и теоретиками, и идеологами, и любимцами, и даже вождями (Троцкий!) партии. За каждым из них, как я думал, стоит группировка, может быть даже до сотни человек, пусть ошибающихся, но последователей. Таким образом, идейных врагов оказывалось уже несколько тысяч. Это было необъяснимо много: неужели они настолько все глупы, чтобы не понимать привлекательности, справедливости и доказанной Марксом неизбежности наступления коммунизма?

С другой стороны, поскольку все они были отщепенцами, выродками, уродами, отрыжкой, чудовищами и прочими исключительными явлениями, их, я считал, не должно быть очень много. Никаких сведений о масштабах репрессий, я этому свидетель, не было; государственная тайна и цензура были абсолютными. Во время войны я, конечно, уже знал о лагерях, но они в моем представлении оказались связанными именно с войной, а не с репрессиями против классических довоенных врагов. Слово ГУЛАГ я узнал впервые только прочитав его у Солженицина...

Если задаться вопросом, что же было самым главным для меня в Великом Учении, то ответ был бы таким: понятие общественно-экономической формации, выработанное впервые
марксизмом. Оно, это понятие, было его могучей основой, фундаментом исторического оптимизма и почти мистического очарования: формации сменяют друг друга; новая, прогрессивная, неизбежно и революционно меняет отжившую, и за капитализмом следует автоматически социализм (первая фаза коммунизма), а затем и полный коммунизм. Все это решающим образом влияло на мировоззрение, наполняя повседневную жизнь уверенностью во всеобщем прекрасном будущем. Собственно и весь марксизм-ленинизм сводился к благородной помощи естественному ходу истории и уменьшению числа жертв капитализма. Поэтому и коммунизм понимался прежде всего как справедливость, честность, бескорыстность - как праведность и тем самым, как личностный идеал, а для окружающего мира - как своеобразный подарок исторического развития, как переход от предыстории к истории, делающий счастливыми всех. Это было так просто и так понятно!

Моя мысль забегала и дальше: если смена формаций есть закон истории, то за коммунизмом должна следовать какая-то другая формация. Какая? Этот вопрос я задал однажды капитану Кучину, читавшему у нас на втором курсе ОМЛ. Он был энтузиастом своего предмета и на занятиях очень воодушевлялся, что иногда его подводило: он делал непростительные (конечно не идейные!) ошибки. Как-то, рассказывая о революционной ситуации, он произнес: "Пролетариат хотuт, а буржуазия не хотuт". С этого недоброго для него дня он стал "Пролетариат хотит", а вся фраза вошла в курсантский фольклор наряду с сакраментальной "Во всем суконном, понимаэшь!" Выслушав мой вопрос, обычно добродушно улыбающийся капитан как-то сразу поскучнел, и, пожевав губами, не очень внятно ответил, что надо еще сначала построить коммунизм, а там видно будет. И добавил:

- Вопрос преждевременный. Его задавать вообще не стоит...

Между тем, ответ, хотя и фантастического характера, у меня был. Я считал, что после победы коммунизма в мировом масштабе, следующий виток исторической спирали будет связан с появлением новой "частной" собственности уже для всего населения Земли как единого целого. Этой собственностью для землян-коммунистов станут пригодные для освоения планеты ближайшего земного окружения. Умножившееся человечество будет их заселять, и став "частной" для человечества, эта собственность будет естественно коллективной для каждого отдельно взятого человека.

Следствием понятия сменяемости формаций для меня было принятие идеи насилия как средства для скорейшего достижения и утверждения истины. Конечно, речь шла не о репрессиях-расстрелах, а об ускорении прихода справедливой по определению Мировой Революции. Если буржуазия поймет, что у нее нет исторического будущего и отдаст власть добровольно, скажем через парламент, переход к социализму будет совершен мирно, как, например, в Чехословакии в 1948 году. Наших танков там не было...

Вообще, диктатура пролетариата у меня никогда не связывалась с диктатурой одной личности. Это было скорее идеологическое или даже моральное понятие, что-то вроде абстрактно-гуманитарной (да-да!) категории. Сталин и диктатура тогда были для меня несовместимыми понятиями. В моем понимании насилие и диктатура пролетариата стояли в одном ряду с приказом, который отдает опытный знающий командир, чтобы выиграть сражение в справедливой борьбе-войне.

Все изложенное, я думаю, как-то отразилось, если не на характере, то на манере моего поведения. Я стал более самоуверенным. Я стал считать, что в любом споре надо добиваться только победы, а не согласия, поскольку последнее не что иное, как соглашательство. Если бы в то время я услышал знаменитое выражение Махатмы Ганди "красота компромисса", я его не понял бы и, ничтоже сумняшеся, назвал бы его автора соглашателем. Интересно, именно тогда у меня сложилось стойкое предубеждение ко всем методам познания, кроме рационалистического. Например, говорить об интуиции - это несерьезно. С легкостью необыкновенной я считал, что интуитивное знание не имеет места быть, и, тем более, предшествовать научному. Короче, интуиция - это химера. Так же и искусство я не мог считать средством постижения истины, а о религии и говорить нечего.

Считая человека изначально безгрешным, я думал, что власть не может иметь самостоятельной ценности, что она лишь средство для достижения цели (ну, скажем, коммунизма), и самой себе целью быть не может. Деньги же, наоборот, представлялись мне только как недостойная цель, я не видел их нейтральности и возможности с их помощью достигать всякие цели, в том числе и благородные. Я не понимал, точнее, не принимал, что они просто естественны, как и товарно-денежные отношения.
Я верил в ПРОГРЕСС и НОВОГО ЧЕЛОВЕКА.

Следующая глава

Содержание